— Ты все знаешь про нее наперед?
— Мы многое знаем… — В голосе женщины послышалась вроде бы грусть. — Мы научились предвидеть, мы узнали все наше будущее — и не стали счастливее. Так что подумай, надо ли тебе видеть вперед.
Иван ненадолго задумался, а женщина продолжала:
— Увидев свое будущее, мы обрели печаль, но вернуться в прежнее состояние розовых надежд и счастливого незнания уже не могли. И тогда нас потянуло к другим. Мы разлетелись по Вселенной, нашли вас. Если бы соединить наше многознание с вашей наивностью, возможно, получился бы счастливый народ. Но вы не готовы или не способны, к этому. Вы отстраняетесь… как ты от меня в том жарком домике… Мне пришлось включать охлаждение…
Иван плохо воспринимал то, что она говорила, но когда напомнила о встрече в бане, тут все стало ясно, и он быстренько перебил ее:
— Ладно, показывай Аленку и вечером и ночью!
— Ну что ж, смотри…
Какой-то невероятных размеров сарай, полутемный, прорезанный лучами разноцветного света, открылся перед Иваном. В нем — тьма народу и стоит такой же визг и грохот, как в тот день на Дальней полянке, когда встретился Иван с Аленкой — интердевочкой. Вся эта густая тесная толпа шевелилась, дергалась, как и там, в конвульсиях, и среди всех — веселая Аленка в коротенькой, чуть не до пупа, юбочке. Перед нею толчется и кривляется молодой парень с густым, вроде петушиным гребнем из волос на бритой с двух сторон голове. Потом его сменил кто-то похожий на Спонсора… А на просторном помосте мотались туда-сюда волосатые парни с большими звучными балалайками на брюхе и жалобно, чуть не плача, тянули два слова: «Па-а-а-дает снег… П-а-а-дает снег…»
С черного потолка и в самом деле падали снежинки, хотя на пол ни одна не ложилась.
— Что это тут такое? — спросил Иван.
— У них это называется «кайф», — ответила Серебряная.
— Вроде как выпивка? — вспомнил Иван Аленку с бутылкой на Дальней поляне.
— Вполне можно допустить такое сравнение. Потому что после этого они, бывает, возбуждаются и что-нибудь громят. Другие — идут спать… Твоя женщина поедет с кем-нибудь спать в одной постели…
Показывать такое кино Иван, конечно, не стал просить, но теперь Серебряная и не ждала его просьбы.
Снова — Аленкина комната. В ней — двое: сама хозяйка и какой-то мужик, не иначе — еще один Спонсор. На столе — остатки «кайфа». Аленка разбирает постель и начинает раздеваться. Сняла уже все, кроме длинных, до самого пояса, черных чулок. Берется уже и за них…
— Ты можешь заморозить ее, как меня на берегу озера? — торопливо просит Иван Серебряную женщину. Ему теперь то жарко, то холодно — и великое смятенье в душе.
И вот Аленка застывает недвижимая, подобная белой каменной статуе, только с черными ногами. Спонсор приближается к ней — она даже голову к нему повернуть не может. Тот начинает тормошить ее, трясет за плечи. Она раскачивается, вся закостеневшая — вот-вот упадет. Спонсор сперва смеется, потом бранится, наконец бьет ее по лицу. По замерзшим мертвым щекам Аленки катятся темные слезы.
— У нее что, темная душа? — любопытствует наблюдающая за всем Серебряная женщина. — Ты говорил, эта влага истекает из души, и если душа чистая…
— Ладно, отпусти ее, — просит Иван, не дослушав. — Нельзя больше.
— Я согласна.
— Можно мне хотя бы одно слово сказать ей?
— Говори…
Он уже рядом с Аленкой, они смотрят друг на друга, и слов не находится ни у того, ни у другой. Первой пришла в себя она.
— Так это ты тут со своей ведьмой летающей колдуешь? — спрашивает со злобой.
Иван тоже опомнился и спрашивает то, что хотел спросить:
— Неужели тебе лучше здесь, чем у меня?
— Да, лучше! — Аленка уже кричит. — Да, это моя жизнь! Не твоя сухомятина.
— Аленушка… — Руки Ивановы сами к ней потянулись.
— Убери свои навозные лапы! — был ответ. — И уходи, уходи отсюда! — Она приготовилась плакать от злобы.
— Я ушел…
Он — снова в шаре летающем и перед ним все та же Серебряная «ведьма».
— Это ты ее такой сделала! — сказал он.
— Нет, Иван, это ваша здешняя жизнь, — услышал ответ.
— Да не жизнь это… И вы тут тоже мутите воду. В нормальной жизни, у нормальных людей, если жена, так навсегда жена, а тут что же, каждый день менять можно?
— Мы еще не слыхали, что если жена, то навсегда, — заметила Серебряная.
— Не там, где надо, слушаете и рыщете!
— Скажи, где надо? В твоем пустом краю мы только тебя нашли, но ты жил без жены и сам сказал, что — дурак. То есть не совсем нормальный.
— Да я нормальней всех этих!
— Одна из наших целей, — вернулась женщина к своим задачам, — понять: где у вас тут норма, где отклонение от нее, где логика и где алогичность. Как можно с вами общаться? На каком уровне соответствия?
— Я тоже много чего не понимаю, — проговорил Иван грустно. — Не только тебя, но и наших здешних. То они катаются взад-вперед на машинах своих, то бегают сломя голову по улицам, то бесятся вечерами в сараях…
— Они еще любят стоять друг за другом в затылок, — добавила Серебряная.
И опять продолжалось кино. Длинная городская улица, на домах вывески: «Хлеб», «Продукты», «Вино», «Промтовары». Почти под каждой такой вывеской — длинная очередь.
— Там, где написано «Хлеб», они ждут хлеб, там, где «Вино», ждут вино, — поясняла Серебряная.
— Они что, не могут сами себе хлебы спечь? — не понял Иван.
— Видно, не могут или разучились. Они могут только есть, пить и ждать.
— Но кто-то должен и работать.
— Работают, но не любят этого. Очень любят говорить. Не только один с другим, но и сразу с большим числом людей. Если хочешь, посмотри…
Человек в костюме и галстуке стоит за красной тумбой и говорит:
— Предсказатели социальной стабильности порою впадают в эйфорию и прогнозируют нечто нереальное, трансформируют модель. Для начала должен быть достигнут консенсус в определении субвенций субъектам Федерации, приостановлен плюрализм законов, сбалансированы бюджеты…
— Ну, этот не русский, мне до него дела нет, — отмахнулся Иван.
— Он говорит, что заботится о твоей России.
— От такой заботы только голова разболится. Показывай других.
— Еще мы установили здесь, что многие люди, даже и те, что ходят по улице, любят давать интервью.
— Опять не наши слова! — поморщился Иван. — Это вы их навезли сюда?
— Нет, Иван, мы ничего вам не навязываем…
Между тем на экране возникает Красная площадь, которой Иван никогда не видел, но почему-то сразу узнал. Парень с черной трубкой в руке остановил на площади двух гуляющих девушек и заговорил с ними, поднося то к ним, то к себе свою трубку.
— Глава нашего государства, — начал он, — направляется в зарубежную поездку, о чем вы, вероятно, слышали. Что вы ждете от этого визита?
— Помощи! — дружно пропели девушки в трубку и очаровательно улыбнулись.
— Какой именно?
— Ну, чтобы в магазинах все было. Джинсы там, парфюмерия.
— Чудные девки! — помотал Иван головой. — Просят помощи, а сами смеются. И тоже не по-русски что-то…
— Можем посмотреть еще и другое.
Возникает видение настоящей Богоматери. Молодая женщина кормит грудью младенца. На лице ее — просветленная улыбка, говорящая о покое и, может быть, счастье… Сюда тоже врывается человек с черной трубкой. На плечах у него белый незастегнутый халат, в глазах — азарт охотника. Женщина, увидав его, смущается, прикрывает грудь. Но посетитель не из тех, кого может что-нибудь остановить или смутить.
— Скажите, — подносит он трубку к лицу молодой матери, — как вы себя ощущаете в нашей окаянной жизни после рождения сына.
— Вот так и чувствую, — пожимает женщина плечами и смотрит на младенца. — Моя жизнь — вот она.
— Вам не страшно за него?
— А почему я должна бояться? Что-то случилось у нас?
— Случилось давно и может еще многое случиться внове. Всюду неспокойно. Во многих местах стреляют, могут начаться голодные бунты и большая гражданская война.
— Да что вы говорите-то? — испугалась женщина.
— В любой день может совершиться военный переворот, наступит диктатура, начнутся репрессии.
— Перестаньте! — просит женщина. — Можете и его напугать.
— Хорошо, не будем пугать, а спросим его самого — нового гражданина демократической пока что России.
Трубка переносится к лицу сосунка, и тот с неожиданной готовностью начинает говорить, оторвавшись от материнской груди:
— Мне приходится размышлять уже о сфере применения своих способностей в нашем непрерывно усложняющемся мире. Если говорить предварительно о каком-то призвании, то оно уже намечается: буду учить людей жизни.
— Это маленький Христос? — почтительным шепотом осведомился Иван.
— Не спеши с выводами, — услышал ответ.
