– Вот видишь, – сказала Искрина. – Значит, была почва для злоупотреблений. А сейчас такого не может быть. Сейчас Спортивный Пятиугольник устанавливает счет в зависимости от положения той или иной команды, от того, насколько игроки дисциплинированны, как изучают произведения Гениалиссимуса и к какой категории потребностей они относятся. Не может же быть так, чтобы команда общих потребностей безнаказанно забивала мячи команде повышенных потребностей!
– Чушь какая-то, – сказал я. Но если ты заранее знаешь, чем дело кончится, зачем смотреть?
Искрина пожала плечами:
Когда ты пишешь роман, ты тоже знаешь, чем он кончится.
– Вот именно, что не знаю, – возразил я. То есть, когда я принимаюсь за роман, у меня бывают какие-то планы, но потом герои начинают вытворять чего хотят, и кто из них кого задушит, это уже зависит от них. Вот тоже и с этим Симом. Твои начальники пристают с ножом к горлу, чтоб я его вычеркнул, а я не могу, у меня просто рука не поднимается.
Она спрыгнула с кровати и выключила телевизор.
– Слушай, – сказала она мне шепотом, а как выглядел этот Сим?
– Ну как? сказал я. – Ну такой… роста… ну, скажем, среднего. И вот такая бородища.
– Посмотри сюда, сказала она и, вытащив из-за пазухи свой пластмассовый медальон, раскрыла его. – Это он?
Мне показалось, что произошло что-то потустороннее. Как будто в комнату влетел и тут же вылетел из нее кто-то невидимый. С маленькой вделанной в медальон фотографии на меня пристальным и недобрым взглядом см о грел Сим Симыч Карнавалов.
– Ну как, ознакомились? – спросил маршал, когда я вытащил из-за пазухи книгу, порядком помятую.
– Да-да, прочел, – сказал я.
Мы были в его кабинете одни, он велел секретарше, чтобы она никого не пускала и никого не соединяла по телефону.
– Ну и как? – спросил он, заглядывая мне в глаза.
– По-моему, неплохо, – сказал я. Совсем даже неплохо. Я бы даже сказал, хорошо, замечательно даже.
– Ну да, согласился он, роман получился в основном интересный. Ну а вы его все– таки читали с критическим отношением?
– Ну конечно, с критическим. А как же, – сказал я. – Я всегда и все читаю критически.
– Вот именно это я и хотел от вас услышать! – маршал оживился и забегал по комнате. Понимаете, когда человек мыслит критически, тогда с ним можно договориться. Когда он мыслит некритически, тогда с ним договориться нельзя. И какие же вы недостатки нашли в вашем романе?
– Недостатки? – переспросил я удивленно. Я не понимаю, о каких недостатках вы говорите.
Он посмотрел на меня как-то cтpaннo.
– Ну как же, – сказал он растерянно, мне кажется, что во всех книгах, даже в самых лучших, какие-то недостатки все же имеются.
– Конечно, имеются, – согласился я очень охотно. Во всех книгах, кроме моих. Потому что я, когда пишу, я все недостатки сразу вычеркиваю и оставляю одни только достоинства. Правда, сейчас, читая роман, я заметил: там в одном месте запятая стоит лишняя, но в этом целиком виноват корректор. Не понимаю, куда он смотрел.
Взрослый помолчал. Я тоже. Он вытер со лба пот.
Я сделал то же движение, хотя у меня лоб был не потный.
– Вот вы так говорите, – сказал Берий Ильич обескураженно. – Но вы говорите неправильно. Таких произведений без недостатков не бывает. Вот, скажем, над Гениалиссимусианой работает большой коллектив авторов, но даже он иногда делает некоторые ошибки. А у вас… Ну вот давайте посмотрим.
– Давайте, – охотно согласился я.
– Ну, хорошо. – Он открыл книгу, пробежал глазами первую страницу. – Ну, начать хотя бы со вступления. Уже в самом начале у вас сказано как-то непонятно, то ли все, что вы пишете было на самом деле, то ли вы все это выдумали. А где правда?
– Ну вот, – сказал я озадаченно. Откуда ж я знаю, где правда? Вы же сами говорите: вторичное первично, а первичное вторично. В таком случае вообще никакой разницы между выдумкой и реальностью не существует.
– Допустим, – легко согласился он и стал листать дальше. – Ну этого капиталиста вы очень хорошо изобразили. Очень сатирически. Ну этого… как его… Махенмиттельбрехера?
– Миттельбрехенмахера, – вежливо поправил я.
– Ну да, ну конечно, Михельматен… ну, в общем, понятно. А он что же, этот ваш торговец, он и белыми лошадьми тоже торгует?
– Белыми? – удивился я. – А-а, я понимаю, что вы имеете в виду. Этого я, право, не знаю. Он вообще-то, я думаю, их не по цвету выбирает. Ему надо, чтобы они бегали хорошо. Он поэтому предпочитает арабских скакунов.
– Ага. Ну да. А кстати, насчет этих арабов, которые на вас там напали… Вам не кажется странным, что они возлагали на вас такие надежды, что вы у нас тут будете секреты добывать?
– Мало ли чего они возлагали, – сказал я. – Они, может быть, обо мне по себе судят и думают, что я способен родину продать за мешок золота. А я ее, должен вам сказать, и за два мешка не продам.
– Да-да-да, – поторопился заверить меня маршал. – Поверьте мне, никто в вашем патриотизме не сомневается. Ладно, оставим это. Это все может быть так, может быть не так, это не важно. А вот это… – он открыл страницу, на которой помещено первое упоминание о Сим Симыче, – это уж никуда не годится. С этим мы поступим таким образом, – он выхватил из пластмассового канцелярского стаканчика остро отточенный карандаш и, раздирая бумагу, решительно провел черту от левого верхнего угла страницы к правому нижнему. Он уже собирался провести и другую черту крест-накрест…
– Стоп! Стоп! Стоп! – закричал я. – Стоп! – схватил я его за руку. – Так не пойдет. Что это вы прямо так чиркаете, как будто это вам что-то такое. Я, может быть, этот замысел вынашивал и лелеял, я, может быть, ночи не спал, все это выстраивая, я, может быть, каждое словечко вот так вот облизывал… – я даже попытался показать, как облизывал, – а вы прямо карандаш в руки и давай чиркать.
Маршал все это выслушал с большим недоумением.
– Ну как же, – сказал он, – ну как же? Ну зачем же вы этого вот Сима Симыча вывели? Ведь он нам, вы понимаете, совершенно не нужен.
Откровенно говоря, этот разговор стал мне казаться довольно дурацким, и я начал понемногу сердиться.
– Ну что это такое? – сказал я. – Что это за глупая постановка вопроса? Вам Сим Симыч не нужен. А мне лично он нужен, и я вам категорически запрещаю его вычеркивать.
– Да? – Берий Ильич вдруг переменил выражение и посмотрел на меня насмешливо. – Вы мне запрещаете? А вы примерно представляете разницу между вашим воинским званием и моим?
– А мне плевать на ваше звание, – сказал я, но тут же прикусил язык и испугался. Черт его знает, подумал я, может, так не надо. Эти маршалы, они такие обидчивые.
– Берий Ильич, сказал я почти нежно. – Поймите меня правильно. Если этот роман на самом деле написал я, то, значит, я его писал, фигурально говоря, кровью сердца, душу свою в него вкладывал, а вы прямо хотите взять его и изуродовать.
– Ну подождите, подождите, подождите, – заторопился маршал. – Да что это вы так разнервничались? Ведь вы же должны понимать, что это дело серьезное, общегосударственное и общекоммунистическое. Ведь если вы этого не сделаете, мы не сможем ваш роман переиздать и не сможем провести ваш юбилей.
– Ну и черт с ним, с вашим юбилеем! – сказал я в сердцах.
– Да не с моим, а с вашим.
– С вашим, с вашим, – повторил я настойчиво. Он вам нужен, а не мне. А я без него обойдусь. В конце концов, столько людей помирают даже без всяких столетних юбилеев, ну и я обойдусь.
– Ну хорошо, вы такой эгоист, вы обойдетесь, но о других ведь тоже надо побеспокоиться хоть немножко. Вы же знаете, – продолжил он мягко и вкрадчиво, – наши комуняне так готовились к вашему юбилею, трудились в поте лица, перевыполняли производственные задания, жили этим, считали дни. Они ждали юбилея как большого праздника. А вы из-за вашего, собственно говоря, каприза, хотите им этот праздник испортить.
О, Господи! Теперь, кажется, я вспотел. Мне стало ужасно неловко и перед Взрослым, и перед всеми остальными комунянами. Я сказал:
– Я не понимаю, почему это вас так волнует. Я понимаю, что вашим комунянам хочется почитать чего-нибудь такого, кроме Гениалиссимусианы, но если уж вы согласились мой роман напечатать, то зачем же его корежить?
– Не корежить, а улучшить, – быстро перебил Взрослый. – Убрать из него все лишнее. Это же не только мое личное мнение. И комписы наши со мной согласны, да и сам Горизонт Тимофеевич, несмотря на свою исключительную занятость, вникал в это дело и настоятельно… понимаете, настоятельно, повторил маршал с явной угрозой, – просил вас обо всем хорошенько подумать.
Ух, черт! Вообще-то говоря, я человек отчаянный. Но когда мне угрожают такие люди, как этот маршал, я понимаю, что дело серьезное.
– Даже не знаю, как с вами быть, – сказал я растерянно. – Ну, хорошо. Дайте мне книгу еще на одну ночь, я еще раз посмотрю и…
– И поправите, – подсказал он.
– Да не поправлю, а подумаю, – сказал я. Если что-то можно…
