— Теперь остался только ты сам; я не оставил никого из друзей твоих, кроме тебя самого.
* * *
Зенон, когда ему однажды кто-то сказал, что любовь— вещь, недостойная мудреца, возразил:
— Если это так, то жалею о бедных красавицах, ибо они будут обречены наслаждаться любовью исключительно одних глупцов.
* * *
Когда Димитрий Полиоркет взял город Мегару, в числе его пленных оказался и знаменитый гражданин Мегары философ Стильпон. Победитель отнесся к мудрецу с большим вниманием и, между прочим, спросил у него, не подвергся ли его дом грабежу, не отняли ли у него чего-нибудь.
— Ничего, — отвечал Стильпон, — ибо мудрость не становится военной добычей.
* * *
Однажды между Стильпоном и другим мудрецом, его противником Кратесом, завязался оживленный и горячий спор. Но в самый разгар словопрений Стильпон вдруг вспомнил, что ему надо идти по какому-то делу.
— Ты не можешь поддерживать спор! — победоносно воскликнул Кратес.
— Ничуть не бывало, — отвечал Стильпон, — спор наш подождет, а дело не ждет.
* * *
Мудрец Бион сравнивал тех людей, которые сначала принимаются за изучение философии, а потом ее оставляют, с женихами Улиссовой жены Пенелопы, которые, когда добродетельная жена им отказала, принялись любезничать с ее служанками.
* * *
Сиракузскому царю Гиерону однажды сказали про какой-то его телесный недостаток, которого он ранее сам не замечал, но который должна была бы давно уже заметить и знать его жена.
— Почему же ты мне об этом не сказала раньше, чем это заметили другие? — упрекнул он ее.
— Я думала, что это свойственно всем мужчинам, — ответила деликатная женщина.
* * *
Однажды знаменитый скульптор Поликлет изваял две статуи. Одну из них он всем показывал, а другую спрятал так, что никто ее не видал. Люди, смотря на статую, делали множество замечаний. Скульптор терпеливо выслушивал эти замечания и сообразно с ними делал поправки в своей статуе. После того он поставил обе статуи рядом и допустил публику к их сравнительной оценке. Общий голос признал его статую, которая осталась без поправок, во всех отношениях прекрасной, а другую — безобразной. Тогда Поликлет сказал своим критикам:
— Вы видите, что статуя, которую вы же сами не одобряли и заставляли меня переделывать и которую поэтому можно считать вашим произведением, оказалась никуда не годной, а та, которая теперь вам нравится, — мое произведение.
* * *
У царя Пирра был домашний врач, который задумал ему изменить и передаться римлянам. Он послал римскому полководцу Фабрицию письмо с предложением своих услуг. Фабриций отослал это письмо к Пирру с припиской: «Ты столь же худо знаешь своих друзей, как и своих врагов».
* * *
Эпикур, основатель очень известной философской школы, получившей название по его имени, привлек сразу множество последователей. Но у него были и противники, и в том числе основатель так называемой «средней академии» Аркезилай. Однажды кто-то расхваливал перед ним эпикурейство и, между прочим, привел тот довод, что кто раз стал эпикурейцем, тот уже не оставляет этого учения.
— Это еще не резон, — заметил Аркезилай. — Можно сделать из человека евнуха, но обратно его уже не переделаешь.
* * *
Один старый циник обычно говаривал:
— Я смеюсь над всеми, кто находит меня смешным.
— Ну, — отвечали ему, — коли так, надо полагать, что никто чаще тебя не смеется.
* * *
Мудрец Хидон (один из семи, прославленных своими изречениями) говаривал, что три самые трудные вещи на свете — это хранить тайну, забыть обиду и хорошо пользоваться своим досугом.
* * *
Он же приравнивал дурные отзывы о людях, которые не могут на них возражать, с нападением на безоружного.
* * *
Он же говорил: «Надо быть молодым в старости и старым в юности».
* * *
Другой мудрец, Питтак, тоже из числа семи, прославился изречением, на первый взгляд, загадочным: «Половина лучше целого». Это изречение обычно толкуется в том смысле, что кто обладает целым, тому уже нечего больше желать, а между тем желание, стремление к обладанию является как бы мерилом наслаждения, доставляемого обладанием, так что человек без желаний — существо несчастливое.
* * *
Биас (третий из семи) говорил, что лучше быть судьей в распре врагов, нежели в распре друзей, потому что в первом случае непременно приобретешь друга, а во втором непременно потеряешь.
* * *
Периандр (четвертый из семи) на вопрос, зачем он удерживает в своих руках власть, которая ему была вверена, отвечал:
— Потому что спуститься с трона так же опасно, как и взойти на него (он был тираном в Афинах).
* * *
Какой-то кровный аристократ насмехался над афинским полководцем Ификратом, который не блистал своей родословной, так как был сын простого мастерового.
— Мой род с меня начнется, а твой на тебе и кончится, — ответил ему Ификрат.
* * *
Философ Ксенократ часто твердил, что он «ищет добродетель».
— Когда же она, наконец, будет у тебя? — спросил его однажды какой-то остряк.
* * *
Когда кто-то из воинов полководца Пелапида, говоря о встрече с врагом, выразился: «Мы натолкнулись на врага», — Пелапид возразил ему: «Отчего же не сказать обратное, т. е. что неприятель натолкнулся на нас».
* * *
Про одного из спартанских царей, Архидама (в Спарте пять царей носили это имя), рассказывают, что однажды, когда двое его друзей повздорили и избрали его в судьи своей распри, он привел их в храм и заставил дать клятву в том, что они его решению беспрекословно подчинятся. Когда они поклялись, он сказал им:
— Ну так вот вам мое решение по вашему делу: не выходите отсюда, пока не помиритесь.
Шутка, насмешливое слово часто удачнее и лучше определяют даже важные вещи, чем серьезное и глубокое изучение.
Гораций
Мы способны абсолютно верно понять психологические мотивы, которыми руководствуются герои древнегреческой трагедии, мы смеемся в тех же сценах комедии, где смеялась публика тех времен. Крылатые слова, произнесенные, к примеру, две тысячи лет назад римским полководцем, являются и для нас крылатыми словами. Остроумию древних греков и римлян присуща некоторая классическая строгость, лаконичность, простота, больше ценится удачное и меткое слово, нежели забавный житейский анекдот.
Кто-то из военных однажды так нехорошо вел себя во время похода, что Август на него разгневался и приказал ему вернуться домой. Провинившийся пришел в ужас и стал молить о прощении.
— Что я скажу своим, чем оправдаю свое возвращение домой?
— Скажи, что ты остался мной недоволен, — посоветовал ему Август.
* * *
Фракийский царь Риметакл изменил Антонию и перешел к Августу. Когда впоследствии он вздумал этим хвастаться, Август сказал про него:
— Измену иногда приходится терпеть, но изменников я не терплю.
* * *
Желая польстить Августу, жители одного города донесли ему, что на жертвеннике, который у них поставлен в храме в честь кесаря, выросла пальма.
— Из этого видно, — заметил Август, — что вы не очень-то часто возжигаете огонь на моем жертвеннике.
* * *
Однажды, встретив какого-то приезжего юношу, который чрезвычайно походил на него по наружности, Август, пораженный этим сходством, спросил у своего двойника: не бывала ли, дескать, твоя мать в Риме?
Сметливый и остроумный юноша тотчас понял ловушку и отвечал, что мать его в Риме не бывала, но отец был.
* * *
Придворные как-то раз передали Августу, что сенат и народ решили поставить ему в Риме очень дорогостоящий памятник. Август спросил цену, а когда ее назвали, сказал:
— За такие деньги я и сам готов встать на пьедестал вместо памятника!
* * *
Однажды император купил у ремесленника ворона, который умел кричать:
— Да здравствует Август, победитель, император! Соблазнившись этим примером, сосед ремесленника тоже поймал ворона и принялся обучать его говорить. Но напрасно — ворон молчал. Тогда сосед сказал в сердцах:
— Напрасно старался, дурак!
И все-таки понес ворона во дворец, чтобы продать по дешевке придворным гадателям. Но Август велел выгнать его, сказав, что во дворце уже скопилась целая стая ворон, которые прославляют императора. И в это время ворон крикнул:
— Напрасно старался, дурак! Император засмеялся и купил и эту птицу.
* * *
Кто-то однажды позвал Августа на обед, но приготовил угощенье совсем уж не кесарское, а самое обыденное, словно принимал у себя первого встречного. Цезарь на прощанье сказал ему:
— Я и не думал, что мы с тобой так коротко знакомы!
* * *
После смерти одного знатного римлянина, который был обременен ужасными долгами, Август отдал неожиданный приказ — приобрести для него подушку, на которой спал покойный. Конечно, услышавшие о таком распоряжении не утерпели, чтоб не спросить, какими оно вызвано соображениями.
