— Рвите, Саша. Я в вашей власти! — и, задрав платье, Элен отчаянно плюхнулась животом царю на колени. — Рвите, рвите, не жалейте… у меня этого белья целый гардероб.
Александр словно обезумел. Вцепившись зубами в кружева ее панталон, он стал раздирать их на мелкие кусочки.
При мысли, что он сейчас будет шлепать эту великосветскую даму, эту благородную графиню по голой попе, у царя на лбу выступила испарина. Приближаясь к заветной цели, он рычал и хрипел, как хищник, руки его дрожали, зубы отбивали барабанную дробь.
— Напрасно вы не погасили свет, — прошептала Элен, сладко жмурясь в предвкушении.
— Если… сюда посмеет кто — нибудь зайти… — прорычал царь, уже видевший перед собой кусочек ее мраморного зада, — я его укушу… загрызу… повешу…
Царь стал шлепать Элен ладонью по обнажившимся ягодицам. Изо рта у него торчал кусок розовых панталон, который он яростно жевал, не отдавая себе в том отчета.
— Вот вам! Вот вам!
— Ах, ваше величество, вы вгоняете меня в краску.
— О да! У вас даже попка покраснела. Элен, вы сводите меня с ума.
— Ой, за что же вы меня так кусаете?
— За попку.
— Это я и сама чувствую. Но мы договаривались только о шлепках. — Элен кокетливо захныкала. — Отчего вы так немилосердны к вашей верноподданной?
— Просто сегодня, графинюшка, я в ударе как никогда.
— А не пора ли нам…
Между тем топтавшийся за дверьми сада генерал — адъютант Балашов наконец собрался духом. Придав своему лицу выражение крайней озабоченности судьбой отечества, он распахнул двери.
Картина, явившаяся его взору, была столь же целомудренна, сколь бесстыдна.
В глубине сада среди цветов и трав на диване сидел император всея Руси, на коленях у него лежала кверху задницей какая — то женщина, и царь бил ее, словно провинившегося ребенка. А она, в исступлении мотая головой, восклицала: «Пуркуа? Пуркуа?»
Балашов остолбенел.
Заметив вошедшего, Александр попытался быстро прикрыть округлые прелести Элен ладонями. Но для такого случая ему не хватило бы и пяти рук.
В следующее мгновение самодержец узнал своего генерал — адъютанта.
— Что вы застыли, как статуя Командора, Александр Дмитриевич? — раздраженно проговорил он, выплюнув изо рта кусок кружев. — Успокойтесь, на этот раз это не ваша жена.
— А-а… — выдавил из себя Балашов. — Э-э… да я, собственно…
— Наполеонь вашу бонапарть! — оборвал его царь. — Вы хотя бы понимаете, как вы не вовремя! Бонапарть вашу, в самом деле! Я ведь не назначал вам аудиенции.
— Простите, государь.
И тут Балашов вдруг вспомнил единственную причину, по которой он очутился здесь и которая могла оправдать его в глазах монарха. Выпятив грудь, он торжественным и скорбным голосом начал:
— Ваше величество, боюсь навлечь на себя ваш благородный гнев, но мне больно видеть, что вы сжимаете в объятиях француженку, в то время, как Наполеон…
— Это русская женщина, генерал, — опять перебил царь, поглаживая Элен по попке. — Разве вы не видите? У какой еще нации могут быть столь совершенные формы?.. К вашему сведению, я уже давно отдаю предпочтение славянкам. И по сему поводу попросил бы вас немедленно выйти вон.
Элен ни жива ни мертва лежала у него на коленях, пряча от генерала лицо.
— Но, государь, — пробормотал Балашов, делая шаг назад. — Наполеон… он…
— Ну что еще оригинального выкинул этот неугомонный корсиканец? Объявил себя царем Иудеи? развелся с Марией — Луизой? усыновил папу римского?
— Ни то и ни другое, ваше величество. Наполеон перешел через Неман.
Царь усмехнулся.
— Ехал грека через реку, — продекламировал он, проводя указательным пальцем с одного соблазнительного полушария Элен на другое. — Видит, грека, в реке… Гад! — до царя вдруг дошло. — Вы намекаете, что Наполеон начал войну?!
— Именно так, государь.
— Проклятый корсиканец!
Царь в сердцах шлепнул Элен по ягодицам.
— Ай! — вскрикнула она. — Больно же, ваше величество.
— О, простите, моя драгоценная, — спохватился Александр, тут же чмокнув ее в ушибленное место. — Оставьте нас наедине, графиня. Боюсь, в ближайшие месяцы мне придется так тесно общаться только с моими генералами. Увы, весь мир сошел с ума. Все метят в наполеоны! Как, впрочем, и сам Бонапарт.
— Пусть он отвернется, — прошептала Элен. — Я стесняюсь.
Царь строго взглянул на Балашова.
— Отвернитесь, генерал, даме нужно привести себя в порядок.
Балашев потупился.
Когда Элен, одной рукой оправляя платье, а другой — закрывая лицо, выбежала из сада, царь задумчиво обронил:
— Представляете, Александр Дмитриевич, она теперь будет танцевать без нижнего белья.
— Кто?
— Эл… — он чуть было не назвал имя своей любовницы, но вовремя спохватился: — Э — эл — ля — ля… Ну как вы не понимаете! Я говорю об этой женщине, что была со мной. Я мечтал о ней весь вечер. И тут вдруг война, — у Александра от гнева перехватило дыхание. — Опять этот Антихрист путается у меня под ногами!
Он сгреб в кулак рваные розовые клочки — всё, что осталось от французского белья графини — и, потрясая над головой, показал Балашову:
— Вот, что я сделаю с вашим Наполеоном, вот, что будет с его беспутной Францией, вот, что будет с его непобедимой Старой гвардией! Я задушу этого авантюриста его же собственными кальсонами. Или я буду не Александр Первый!
Глава 8. Жених поневоле
За тысячу верст от Немана, по пыльной дороге через широкое поле катила коляска, запряженная парой гнедых.
Поручик Ржевский ехал к невесте.
Не по своей воле, а в угоду дяде, грозившему оставить его без наследства. «Хочу на Масленицу дедом стать, вот и весь сказ!» — заявил старик. «Да вы, дядюшка, и так уж три тысячи раз дед, — пробовал отвертеться поручик. — Внуки, чай, по всей Руси». Но дядя затряс кулаком: «Законного хочу, чтоб без блуда!» — и велел запрягать лошадей.
Ржевский хмуро смотрел в спину ямщика. Жениться не хотелось — жуть!
Возница полупьяным голосом тянул занудный мотив.
— На деревах листва зелена — а — а…
Перед коляской прошмыгнул заяц.
— Заяц у — у — у… — проныл ямщик. — Ой, да не к добру-у.
Ржевский вздохнул. Хоть бы невеста оказалась лицом не записной урод. А если страшилище подсунут?
Миновав поле, коляска углубилась в пролесок.
«А не послать ли дядюшку к чертовой бабушке? — мелькнуло у Ржевского. — Вместе с невестой, приданным и наследством?»
Нет, никак нельзя. Еще месяц назад и послал бы, а теперь — увы-с! Ржевский поморщился, вспоминая роковую партию в штосс. Допрыгался гусар. Допонтировался. Говорил же Денис Давыдов: «Не клади на червонную даму, братец. Заразу подцепишь!» Так нет же! Поставил все деньги, будто назло. И продулся. А дядя — бригадир — нет, чтобы выручить племянничка, сразу ультиматум: «Хочешь покрыть долги — женись!» Куда деваться? Из огня да в полымя.
Где — то вдалеке подала голос кукушка.
— Ку — ку, ку — ку, — тут же подхватил ямщик. — Оторви тебе ногу-у…
— О чем поешь, детина? — буркнул Ржевский.
— Как всегда, ваш благородь. Чаво вижу, то и пою. Вон дятел сидит. Чем не песня? Дятел, дятел… а — а — а… деревянная башка — а — а…
— Заглуши шарманку, борода! — не выдержал поручик. — И так настроения нет.
Ямщик умолк. Пристегнул лошадей:
— Но-о, падлы, шевелись!
Ржевский сменил положение ног. Дорожная тряска исподволь все сильнее разгоняла по жилам молодецкую кровь.
— Ты женат, любезный? — спросил Ржевский.
— Вестимо, женат. Как же мужику без этого?
— Без этого и впрямь никак. А что еще хорошего в браке?
— Ну-у, эта, как яво… медовый месяц.
— Славно тогда покуролесил?
— Звиняйте, барин, не помню. С медовухи не просыхал.
— Невеста, небось, хороша была?
Ямщик ухмыльнулся.
— Хороша — то хороша, только спеси до шиша! Вы думаете, ваш благородь, отчего у меня так руки трясутся?
— От водки.
