Эстрадный артист, куплетист Н. Рыкунин когда-то отдыхал в «Империале». Вышел на улицу и увидел, как к санаторию подъехал шикарный автомобиль. Из него вышел молодой человек и спросил:
— Вы, наверное, русский? Только русские так рассматривают автомобили.
— Да, — признался Рыкунин, — я из Москвы.
— А вы знаете Прута?
— Это мой друг, — сказал Рыкунин. Молодой человек отдал Рыкунину свою машину на целый месяц.
Это был сын школьного друга Иосифа Леонидовича Прута.
Когда Прут однажды приехал в Лозанну, местная газета написала: «Из Советского Союза приехал господин Прут. Не вздумайте говорить при нем тайное по-французски. Он этот язык знает лучше нас».
Прут сказал мне:
— Никита Богословский у меня вот здесь, — и показал кулак.
— Почему?
И я услышал такую историю.
Однажды Пруту позвонил Павел Лисициан и попросил послушать его концерт, который будет по радио после двенадцати ночи.
— Тебя, — сказал Прут, — я готов слушать и после двенадцати.
Прут сел в кресло и стал слушать. Объявили «Вступление к трем неаполитанским песням» и заиграли мелодию песни «Темная ночь».
Прут тут же позвонил Богословскому и объявил:
— Ты говно.
— Кто это говорит? — спросил спросонья Богословский.
— Весь город говорит. Я только что слушал «Вступление к неаполитанским песням».
А дальше Прут сказал мне:
— Хорошо ему теперь знать, что Прут у него всегда в тылу? Это даже немцам не нравилось.
А это четверостишие Прут сам сочинил и спел в ОДРИ в присутствии Соловьева-Седого на мотив «Хризантем»:
Соловьев, Соловьев, Соловьев ты седой,
Только песни твои вот с такой бородой.
В восемьсот девяносто четвертом году
Отцвели уж давно хризантемы в саду.
В «Империале» одна женщина пожаловалась Пруту, что не может здесь спать, поскольку фонари ночью с улицы светят ей прямо в окно.
Прут сказал мне:
— О, это то, что я себе сам сделал в Москве. У нас возле дома не горели фонари. Я позвонил начальнику милиции и сказал ему, что, если мне ночью встретится академик из соседнего подъезда, я его зарежу.
— Почему? — спросил начальник.
— Я буду думать, что это бандит, а отвечать придется тебе.
— Почему?
— Потому что я знаком с министром МВД, а ты нет.
Вечером все фонари перед домом горели, и никто в доме не мог спать, в том числе и Прут.
Наум Лабковский, переводчик и сатирик, перевел с украинского на русский Остапа Вишню.
Прут сказал: «Перевел с малорусского на еще менее русский».
Память у Иосифа Леонидовича и в восемьдесят пять была потрясающая. Он помнил логарифмы разных чисел и даже число пи до восьмой цифры. Я проверял.
Поэт Рудерман, написавший песню «Тачанка», жил на Тверском бульваре. Пошел на улицу Горького покупать диван. В магазине ему дали тележку, и он повез свой диван на тележке.
В это время улицу Горького оцепили — по ней ехал какой-то высокий гость.
Рудерман подошел к постовому и сказал:
— Я писатель Рудерман. Я купил себе диван.
Милиционер подумал, что это какой-то чокнутый, и отмахнулся от него, послал к капитану.
Рудерман подошел к капитану:
— Вы товарищ капитан? Я писатель Рудерман. Я купил себе диван.
Капитан послал его вместе с диваном. Хорошо, что оцепление через час сняли. Это про Рудермана, который болел туберкулезом, Светлов сказал:
— Если бы не туберкулез, он бы уже давно умер.
Дело в том, что туберкулезникам давали дополнительное питание.
Никита Богословский однажды пришел на собрание композиторов и сказал:
— Я у вас отниму всего одну минуту. — Вынул ноты и спросил: — Кто может сыграть с листа?
Кто-то вышел и по нотам сыграл песню «В лесу прифронтовом».
— Что это? — спросил Богословский.
Все ответили:
— «В лесу прифронтовом» Блантера.
— А теперь прочтите, что написано на нотах. Там стояло: «Вальс из оперетты «Черная пантера». Композитор Имре Кальман».
Дядя Прута умер в Париже в возрасте ста лет.
Когда ему было девяносто восемь, позвонила секретарша врача и стала заполнять анкету: адрес, диагноз, этаж, код и наконец возраст.
Дядя сказал:
— Девяносто семь лет.
Прут спросил:
— Зачем ты соврал, тебе же девяносто восемь.
Дядя ответил:
— Врачи не любят лечить стариков.
Прут на встрече с труппой Карловарского театра рассказывал:
— Меня часто спрашивают, как мне удалось прожить столько лет. Обычно я отвечаю так. Я был женат несколько раз. Каждый раз, женившись, я говорил жене: «Я человек тихий, не скандальный, если ты будешь повышать на меня голос, я тут же уйду на улицу».
Итак, я всю жизнь живу на свежем воздухе.
Прут инсценировал «Театральный роман» Булгакова, который, как известно, не окончен.
В «Театральном романе» есть сцена с пистолетом. Прут с нее начал инсценировку и пистолетом закончил.
Отнес инсценировку жене Булгакова. Она прочла и попросила не отдавать пьесу в театр.
— Почему? — удивился Прут.
— Вы знаете, почему Михаил Афанасьевич не закончил роман?
— Нет.
— Потому что он не мог придумать концовку. А вы придумали, поэтому не надо.
Прут так и не отнес пьесу в театр.
Я спросил Прута:
— Наверное, Михаил Афанасьевич был очень сложный человек?
— Да.
— Обидчивый?
— Нет, он считал, что обижаться — это унижать себя. Я тоже ни на кого не обижаюсь. Человек, равный мне, не может меня обидеть намеренно, а обижаться на неровню не стоит.
Когда о Пруте плохо написала английская газета, лорд Болингброк спросил:
— Почему вы не ответили?
Прут сказал:
— Я вам удивляюсь, ведь вы лорд и знаете, что нельзя драться на дуэли с лакеем.
А однажды Прут сказал мне:
— Надо сделать все, чтобы умереть здоровым.
Я ответил:
— Мне это уже не удастся.
Когда Луначарский ушел с поста министра культуры, на его место назначили начальника Политуправления. А тот поставил во главе реперткома заведующего гаражом.
Прут привел к нему М. Булгакова с новой пьесой. Бывший завгар сказал, что пьеса Булгакова не пойдет, как и все последующие.
— Как это так? — возмутился Прут.
— Атак, — сказал бывший завгар. — Бул Гаков, и нема Гакова.
Восьмидесятилетний Иосиф Леонидович Прут пошел на лекцию о долголетии. Врач Путовкин говорил о средней продолжительности жизни вообще и о том, что у нас она в связи с чудовищным улучшением условий жизни дошла аж до семидесяти лет. Потом почему-то вдруг заговорил о неграх и спросил чисто риторически:
— Ну кто может быть несчастнее безногого нищего негра в США?
— Только безногий нищий негр в СССР, — сказал Прут.
Лектор нервно рассмеялся и кивнул на Прута: — Какой остроумный молодой человек.
Прут победоносно посмотрел вокруг себя. А лектор продолжал говорить о пользе умеренности. О вреде излишеств.
— Вот посмотрите, среди вас сидит молодой человек довольно преклонного возраста. Он наверняка сдержан в своих жизненных проявлениях. Как говорится, «живи просто, доживешь до ста». Вы курите? — спросил он у Прута.
— Нет, — ответил Прут.
— Вот видите! — обрадовался лектор. — А пьете?
— А как же!
— Но уж наверняка всю жизнь прожили с одной супругой?
— Женат в четвертый раз! — гордо заявил Прут.
— Ну что ж, бывают исключения, — сказал лектор и стал рассказывать о том, что надо каждый вечер пить кефир и есть поменьше мяса.
— Вот наш любезный э-э-э… долгожитель наверняка не ест мяса и обожает кефир.
— Мясо ем каждый день, — сурово сказал Прут, — а кефир терпеть не могу.
Тут лектор потерял терпение:
— Вот вы и выглядите на семьдесят лет.
— Спасибо, — улыбнулся Прут, — мне уже восемьдесят.
Прут ездил во Францию и Швейцарию к своим родственникам и всегда привозил оттуда чемодан лекарств — д ля всех своих друзей и знакомых.
