Весна 1856 года. Окрестности ЦербстаОгонь, пылающий в камине, не давал желанного тепла… Холод, вошедший в жизнь несчастной женщины прошедшей ночью, пронзил насквозь всю ее сущность, и даже любимая ванна с ароматными маслами и душистое французское мыло не смогли согреть тело и успокоить душу. И главное — очистить от скверны, в которую ее погрузил родной человек.
Никогда прежде она не испытывала такой мерзости. Мерзости и боли. Бедняжка металась по комнате, ожесточенно растирая руки, плечи, шею. Ей хотелось содрать с себя всю кожу, чтобы избавиться от мерзких прикосновений, которые всего лишь пару часов назад терзали ее тело…
Взгляд упал на зеркало, и оно услужливо отразило бледное лицо, искаженное страданием, распухшие губы, зловещие синяки на теле… И глаза… Боже, в них больше нет привычного горделивого спокойствия! Грязь и похоть вошли в них, и теперь вся будущая жизнь будет подчинена этой мерзости…
Словно во сне, она вдруг увидела милую золотоволосую девочку. Ее баловали, ей дарили бесчисленные игрушки и сладости, а она весело смеялась… Затем девочка превратилась в юную девушку, и теперь ее радовали нарядные платья и восхитительные букеты цветов… И, наконец, она увидела очаровательную невесту, стоящую перед алтарем рядом с молодым мужем… Судьба баловала ее все эти годы, за что же теперь так жестоко наказывает? Неужели мать была права, предупреждая, что за все легко получаемые удовольствия когда-нибудь придется заплатить по самому большому счету? Неужели ее душа и впрямь попадет в ад?
Взгляд упал на маленькую коробочку… Вот оно — желанное спасение от грязи и боли! Судьба вновь благоволит к ней и предлагает последний дар — дурманящее забвение. Помнится, пару месяцев назад она страдала мучительными головными болями, и врач посоветовал ей воспользоваться опием, строго предупредив о его опасных свойствах. Но теперь она готова принять коварную помощь этого лекарства. А что еще ей остается? Жить дальше с этой мукой? Встречать каждый день своих палачей? Видеть их похотливые глаза и знать, что эти негодяи способны в любой момент вновь бросить ее в бездну порока?! Нет… Необходимо поскорее забыть обо всем…
Стакан с мертвым стуком упал на пол. Головокружение и тошнота охватили ее. Странно, но боль вдруг отступила… Глаза сами собой закрылись, погрузив сознание в странный темный тоннель без начала и конца… Внезапно в глубине этой темноты забрезжил неясный свет… Он становился все ярче и ярче…
Душа вдруг встрепенулась и попыталась вырваться из объятий вечного сна, осознав, что там, в конце этого тоннеля, ее вряд ли ожидают желанные теплота и любовь. Но было уже поздно, и этот странный, холодный свет в одно мгновение поглотил ее навеки…
Замок Фридрихштерн вблизи ПотсдамаПо чистому небу плыли пушистые белые облака, и ясное солнце ярко освещало покрытые гравием дорожки и аккуратно подстриженные кусты. Здесь прошло ее детство, и теперь заканчивается юность. Неужели она больше никогда не сможет любоваться этой чудной зеленой дымкой, каждой весной окутывавшей окрестности ее родного замка?
Душу девушки охватила легкая грусть, и на какое-то мгновение захотелось плакать. Возможно, Марциана даже позволила бы себе уронить пару-другую слезинок, но в это время дверь в ее спальню отворилась, и в комнату быстро вошла взволнованная Ванда. На вытянутых руках она торжественно внесла подвенечное платье своей юной хозяйки.
— Пора, милостивая пани.
Девушка со вздохом оторвалась от окна и, подойдя к огромному зеркалу, предоставила себя в распоряжение горничной. Несколько мгновений — и вот уже по стройному телу заструился мягкий атлас нежно-голубого цвета, выгодно обрисовывая изящную фигурку юной невесты. Узкие рукава и широкий подол платья были густо расшиты золотом, открытые плечи девушки окутывала солнечная дымка, ниспадающая из уложенных в высокую прическу светлых волос, а хрупкую шею украсило изящное золотое ожерелье в форме сплетенных в одно целое маленьких незабудок. И в середине каждого цветка мерцали капельки бриллиантовой росы.
Платье понравилось Марциане, хотя ранее, когда решался вопрос с подвенечным убранством, девушка высказала пожелание расшить платье серебром. Но мать презрительно отвергла эту мысль:
— Ты — дочь графа, и тебе положено носить одежду, отделанную золотом, — резко заметила графиня Алисия Фридрихштерн.
Горничная еще раз внимательно осмотрела наряд хозяйки и вдруг всхлипнула.
— Что такое, Ванда? Что-нибудь случилось?
— Ничего, паненка, просто грустно оттого, что вы скоро покинете наш замок… Не подумайте, что я пекусь лишь о себе. Мне вас жалко…
— Перестань болтать глупости. Ты же знаешь — мы едем вместе. Мне необходима поддержка близкого человека, ведь я едва знакома с бароном. К тому же, меня очень беспокоит встреча с племянниками мужа. Боюсь, что осиротевшие дети встретят меня весьма недружелюбно…
— Уверена, что такое не произойдет, — заверила Ванда. — Они обязательно полюбят вас!
— Хочется верить… — вздохнула Марциана. — Можешь идти. Я немного задержусь. Мне необходимо сделать пару записей в моем дневнике.
— Но… паненка, я думаю, что сейчас не время заниматься дневником. Отец ожидает вас в библиотеке. Не сердите его, особенно сегодня.
— Я вовсе не собираюсь с ним ссориться, Ванда, — заверила ее хозяйка и, дождавшись, когда за горничной закроется дверь, неспешно раскрыла толстую тетрадь в сафьяновом переплете.
«Дорогой Михель!
Сегодня я выхожу замуж. Это так странно… Несмотря на роскошь моего свадебного убранства, в зеркале передо мной сейчас отражается обычная девочка, которую никак нельзя назвать будущей баронессой Грифенталъ. Во мне нет никакой особенной красоты, к тому же я, пожалуй, слишком худенькая, чтобы вызывать желание у мужчин. Так сказала мне Элиза, а она в этом, конечно, разбирается.
А вот мой будущий муж весьма хорош, собой, хотя довольно суров. Честно говоря, я его немного побаиваюсь, но хочу надеяться, что наша совместная жизнь будет благополучной. Благодаря наставлениям бабушки я хорошо знаю обязанности замужней женщины и собираюсь стать примерной женой. К тому же… Ты знаешь, я так устала от бесконечного выяснения отношений в нашей шумной семье, что ожидаю предстоящее замужество как освобождение от всех проблем.
Но, честно говоря, не могу понять, почему меня мучает странная тревога, мой дорогой Михель… Вот пока и все. Теперь я должна идти. Отец будет недоволен, если я заставлю его долго ждать».
