Лора Бекитт - Сильнее смерти

Это произошло более пятисот лет назад, в эпоху правления сегунов[1] рода Асикага – в период раздробленности страны и всеобщей смуты.

Господин Нагасава принадлежал к букэ – военной аристократии, состоявшей при дворе сегуна. Он имел обширные земельные владения в провинции Сэтцу, главным управляющим которыми назначил господина Ясуми, своего ближайшего сподвижника и друга детства.

В 1449 году был раскрыт заговор, целью которого являлся захват земель господина Нагасавы и изгнание его из родового замка. Во главе заговора стоял Ясуми.

Попав в руки самураев Нагасавы, он принял мучительную и позорную смерть. Его родственники и слуги также были казнены, имущество разграблено, а вход в усадьбу заколочен.

Однако вскоре Нагасаве доложили, что из пустого дома доносится детский плач. Оказалось, плакал младший сын Ясуми, которому не исполнилось и года. Мальчик остался незамеченным в пылу схватки самураев Нагасавы с людьми предателя.

По известным только ему причинам Нагасава пощадил ребенка. Он отдал его в семью одного из наиболее преданных вассалов, приказав воспитать мальчика в духе лучших самурайских традиций.

Акира проснулся на рассвете, когда мутно-белая бумага сёдзи[3] мягко поглощала в себя первые солнечные лучи. Он сразу вскочил на ноги, как вскакивал всегда, и поспешил наружу – взглянуть на горизонт, на уходящие вдаль могучие горные цепи.

Чуть прищурив зоркие глаза, юноша наблюдал за таинственным течением легчайших облаков, глядел на кажущиеся игрушечными, не больше мизинца ребенка, темноствольные сосны на склонах гор.

Потом вернулся в дом, умылся и причесался. Вошла госпожа Отомо, его приемная мать, с миской клейкого риса в руках. Она улыбнулась, отчего на ее лице заиграли мелкие морщинки. Супруги Отомо не имели своих детей, и Акира всегда видел от этой женщины только доброту и ласку.

– Какие красивые у тебя волосы! – сказала она, любуясь длинными блестящими прядями.

Сегодня Акира сделал прическу с особой тщательностью: господин Нагасава приказал с самого утра явиться к нему в замок.

Поставив миску с рисом на низенький столик, мать протянула юноше чашку подогретого саке.

– Выпей. Сегодня тебя ждет господин.

Акира молча принял чашку из ее рук с благодарностью за то, что она так хорошо его понимает, и принялся пить неторопливыми маленькими глотками.

Он проверил, в порядке ли оружие, затем надел верхнее платье и вышел из дома.

– Господин очень много сделал для нас, – прошептала мать, провожая Акиру до ворот.

Юноша притворился, что не слышит, и не оглянулся. Женщины имеют обыкновение повторять то, что всем давно известно, и его мать не являлась исключением.

Ныне покойный приемный отец Акиры был очень предан господину Нагасаве. Но он также питал большую слабость к саке и своей постели. Туповатый, добродушный и ленивый, он не оставил жене и приемному сыну сколько-нибудь значительного имущества, что было равносильно катастрофе.

Как совсем молодой и неопытный воин, Акира получал ничтожное жалованье и едва ли смог бы содержать усадьбу. Однако его матери нередко приносили то рис, то связку сушеной рыбы, то отрез ткани. Акира прекрасно понимал, чьи это дары. Но сейчас юноша старался не думать о подарках: такие мысли обычно наполняли его душу благодарностью и смущением.

Замок располагался на большом пологом холме, над рекой. Посреди высилась четырехэтажная башня с узкими зарешеченными окнами – самое большое сооружение, возведенное человеческими руками, какое когда-либо видел Акира.

Молодой человек шел, глядя прямо перед собой, и, хотя лицо его казалось непроницаемым, сердце взволнованно трепетало в груди.

Пытаясь отвлечься, он вновь посмотрел на горы. Солнце растопило безжизненную пелену инея, обрамлявшего иссиня-черный лес, блеклая дымка, окутывавшая вершины, таяла, – вероятно, выдастся ясный день. Юноша чувствовал на своем лице дыхание свежего, сильного и теплого ветра. Он на мгновение закрыл глаза. Ветер словно принес ему тайную весть о том, что находится там, за этими горами, в том большом мире, где он еще не бывал.

Скоро весна… В лужах мерцала вода, солнце озаряло прилепившиеся на склонах холмов усадьбы – путаницу низких деревянных построек.

Акира посмотрел на украшенные резьбой крыши и карнизы замка. Как, должно быть, прекрасно там жить! Его приемные родители обитали в тесном домике с тростниковой крышей, по утрам госпожа Отомо с трудом заталкивала в крошечную кладовку зимние стеганые покрывала.

Перед тем как войти в дом, юноша, согласно обычаю, отстегнул меч и отдал его людям господина Нагасавы. Ему приказали подождать, и Акира стоял, изо всех сил борясь с робостью – ему казалось, что слуги исподволь разглядывают его. Молодому человеку очень хотелось выглядеть невозмутимым и суровым, глубоко равнодушным к окружавшей его суете.

Наконец он вошел в прихожую, примыкавшую к главной комнате. Вероятно, хозяин еще не завершил предыдущий разговор – из комнаты доносились голоса: самого Нагасавы и еще чей-то, скрипучий и тонкий, похоже, его жены.

Нагасава говорил каким-то странным тоном, сдержанно, глухо и… не слишком решительно.

– …необязательно самурайского рода, пусть из богатой купеческой семьи, главное, чтобы она смогла родить. После ее можно отправить обратно.

– Как вам будет угодно, – устало и равнодушно отвечала женщина.

Дверцы раздвинулись, и Тиэко-сан вышла в прихожую. Акире показалось, что ее маленькие черные глаза-бусинки блеснули злобой, совсем как у крысы, недавно попавшей в ловушку в одной из построек усадьбы.

По непонятной причине эта женщина внушала ему опасение. Тиэко-сан происходила из знатного самурайского рода, и, вероятно, господин Нагасава очень почитал и уважал ее, потому что никогда не брал ни других жен, ни даже наложниц. Возможно, в молодости она и была красива, теперь же казалась почти уродливой: маленькое сморщенное лицо, покрытые коричневыми пятнами худые и жилистые руки. Она всегда носила серое в неброский мелкий цветочек кимоно и никогда не пользовалась ни белилами, ни пудрой.

Господин Нагасава, напротив, выглядел бодрым и крепким. Акира не уставал восхищаться каждой чертой благородного лица своего господина, его полными достоинства движениями, такими же отточенными и предельно рассчитанными, как взмахи руки художника, держащего в пальцах кисть.