Роз Медоуз
Любовница короля
Вовсе не прелесть раннего июньского утра заставила его величество короля Георга III шагать по дорожкам и лужайкам Кью-Пэлэс.
Там, в конце парка, жили шестеро его старших сыновей, занимающих три отдельных дома, и этот ранний утренний визит был частью ежедневного распорядка. А чтобы раскрыть перед сыновьями преимущества раннего подъема, отец собственноручно стучался в дверь каждой спальни.
В то утро один из обитателей королевского дома, принц Эдуард, уже давно бодрствовал, когда вслед за отрывистым стуком за дверью послышался гортанный голос:
— Хорошо ли ты спал ночью, сын мой?
Ответ не заставил ждать:
— Благодарю вас, сэр, я спал хорошо.
Однако это не совсем правда, подумал про себя мальчик, прислушиваясь к звуку удаляющихся в направлении спальни Уильяма шагов. Но признание в том, что он спал плохо, повлекло бы за собой приход доктора и непременное кровопускание. Ведь матушка свято верила, что кровопускание отлично помогает при всех недугах, будь то головная или желудочная боль, ночная бессонница или неспособность встать с рассветом.
В это утро Эдуард проснулся еще до зари. Наблюдал, как рассвет медленно просачивается сквозь портьеры, а навалившееся на него тяжким грузом гнетущее, ноющее чувство обиды не давало больше уснуть.
Сегодня его четырнадцатилетний брат Уильям, до сих пор живший с ним в этом доме, поступал на службу в королевский флот. Это означало, что Эдуард теперь останется один, если не считать находящихся при нем наставников и слуг. Правда, совсем близко, в соседнем доме, жили двое братьев — Георг, принц Уэльский, и Фредерик. Но они были намного старше, и у них не находилось времени на двенадцатилетнего. Иногда Уильям общался с ними и, вернувшись переполненным эмоциями, возбужденно рассказывал об их образе жизни. О том, как слуги тайком приводили к ним городских барышень и как наставники пребывали в полном неведении о том, что творится в доме. Не то чтобы Эдуарду хотелось присоединиться к компании братьев. Непристойные подробности, в которые Уильям всякий раз пускался с явным удовольствием, удручали, и Эдуард лишь сожалел о том, что двое других братьев — шестилетний Август и восьмилетний Эрнест — еще слишком малы, чтобы посочувствовать ему. Он ощущал себя бесконечно одиноким. Возможно, когда ему исполнится четырнадцать, отец позволит ему поступить на службу в армию или на флот. Но два года ожиданий — такой большой срок…
В комнату вошел камердинер. Раздвинул портьеры и, налив в мраморную раковину холодной воды, многозначительно посмотрел на своего юного хозяина, не сделавшего попытки подняться с постели.
Эдуард раздумывал, стоит ли ему попробовать объясниться с родителями, растолковать им, как он одинок? Захотят ли они поселить к нему Августа и Эрнеста, учитывая их малолетний возраст? Ведь тогда, по крайней мере, их звонкие голоса и беготня по дому хоть как-то могли бы развеять мрак в его душе. Нет, решил Эдуард, ни матушка, ни отец не любят его. Матушка души не чает в Георге и Фредерике, а отец сосредоточил все свое внимание на дочерях и младших братьях. В сущности, с тех пор, как Эдуард сломал те часы, отец, кажется, и вовсе возненавидел его. Возможно, старшие братья были правы — ему не надо было признаваться.
На мальчика вновь нахлынули воспоминания. Это были старинные часы, висевшие перед дверью в его спальню. Часы, которые никогда не показывали точного времени — то отставали, то спешили, а то и вовсе останавливались, даже полностью заведенные. А в тот вечер, поздно, когда все уже были в постелях, они вдруг разразились громким боем. Часы все били и били, пока у Эдуарда не кончились силы терпеть. Он только хотел ткнуть их легонько… но стоило ему дотронуться до них, как часы почему-то с грохотом упали на пол. Крохотная дверца на задней панели распахнулась, и из нее посыпались многочисленные винтики и зубчатые колесики. С раскрасневшимся лицом он юркнул в постель и там дрожал от страха, пытаясь представить себе, каковы будут последствия.
Но никто не пришел к нему. И на следующее утро, когда король постучал в дверь его спальни, не было никакого упоминания о случившемся, пока по дороге во дворец, куда они с братом шли к восьми часам завтракать, Уильям не поинтересовался:
— Ты видел на полу старые часы? Должно быть, они упали ночью.
Эдуарду вдруг захотелось довериться брату и все ему рассказать, но он удержался. Только после завтрака — традиционного молока с сухариками, — когда они собирались отправиться в классный кабинет, король вдруг сказал:
— Сегодня утром я был глубоко огорчен, обнаружив, что какой-то злодей разбил часы в своих апартаментах. Так пусть же теперь этот несчастный грешник выступит вперед!
Эдуард не колебался ни минуты, уверенный, что ему будет позволено объясниться. Он надеялся, что кто-либо еще, слышавший этот беспрестанный бой, подтвердит его слова.
— Так, значит… ты? Я должен был догадаться. Испорченный ребенок! Испорченный, испорченный ребенок! — Эдуард видел, как побагровело лицо отца. — Разрушитель! Варвар! Мистер Мэдженди, выпорите негодного мальчишку! В назидание другим. Пусть знают, что их ждет, если им вздумается испортить то, что им не принадлежит.
Потом мальчику пришлось склониться поперек стула, и мистер Мэдженди принялся неистово орудовать своей тростью. Унижение, которое он испытал, усиливалось вдвойне от присутствия сестер. Но если отец, мать или наставник ожидали услышать его плач, то они были крайне разочарованы. Несмотря на привкус крови, появившийся во рту от того, что он накрепко закусил губу, ни один звук не вырвался из его груди. И только когда всхлипывания сестер стали слишком громкими, король приказал мистеру Мэдженди прекратить порку.
От братьев Эдуард не получил сочувствия.
— Скажи ты на милость, зачем тебе понадобилось признаваться? — удивлялся Георг. — Пусть бы он думал, будто часы сами упали…
— Ты сам заслужил то, что получил. Заслужил своей проклятой честностью, — язвительно заключил Уильям. — Я бы врал и врал до тех пор, пока меня прямо не уличили бы…
— Сэр, — прервал его размышления камердинер. — Вы опоздаете, если сейчас же не умоетесь и не оденетесь.
Эдуард медленно поднялся с постели. Ноги не ласкал мягкий ворс ковра, ибо это была одна из причуд отца, считавшего, что в спальнях, даже в его собственной, не должно быть ковров.
Погрузив в холодную воду руки, а потом неохотно и лицо, мальчик вдруг поймал себя на мысли, теплой радостью отозвавшейся во всем теле. Сегодня вечером будет ванна! Сегодня вечером он будет сидеть в настоящей ванне! Сидеть по пояс в горячей воде… и камердинер будет поливать горячей водой его плечи. Это было уже одной из матушкиных причуд — единственной, в коей он находил удовольствие, — по распоряжению матушки, ее дети должны были принимать ванну раз в две недели.
