Барбара Картленд
На парусах мечты
1788 год
— Долго ли нам еще придется здесь пробыть?
Нотка нетерпения прозвучала в голосе молодого человека, стоявшего у края террасы, увитой зеленью, и глядевшего на раскинувшийся перед ним Неаполитанский залив.
Трудно было представить что-либо прекраснее вида, открывавшегося с террасы палаццо Сесса, в котором находилась резиденция посла Великобритании.
Ровные, окрашенные в персиковый и кремовый цвета фасады домов полого спускались по склону горы к морю. Слева виднелись величественные стены королевского дворца, чуть дальше — форт Кастель дель Ово, который, казалось, был сотворен магической силой волшебника, а не человеческими руками. Все вокруг выглядело как в сказке.
В морской дали, окутанный легкой голубой дымкой, виднелся остров Капри, а причудливой красоты линия берега тянулась далеко, пока не скрывалась у подножия горы Везувий с дымящимся кратером.
— Они ожидают корабль со дня на день, — ответил ему нежный голос, и леди Корделия Стэнтон, простучав каблучками по розовым мраморным плитам террасы, приблизилась, встала рядом с братом и посмотрела на залив Она была уверена, что вид лазурного неба, отражавшегося в зелено-голубых водах моря, яркие краски гавани, заполненной кораблями, и вечнозеленые кипарисы, росшие ровными рядами на склонах гор над городом и походившие на часовых, охранявших покой этого райского уголка, никогда ей не наскучат и не вызовут желания покинуть эти места.
Корделия прежде и представить себе не могла такого обилия красок, открывшегося ей в садах Неаполя.
Несравнимые ни с чем нежные цветы апельсиновых деревьев, богатые по разнообразию оттенков заросли благоухающих роз, сирени и олеандра соперничали с белыми звездами цветков мирта, яркими вкраплениями розмаринов и пурпурных бугенвиллей.
Еще до приезда в Неаполь Корделия представляла, что этот город красив, но то сказочное великолепие, которое предстало ее глазам, могло существовать, как она думала, только в ее воображении.
— Мы здесь уже почти три недели, — сказал брат с явным раздражением, — а я так и не приблизился к своей цели. Пойми, я спешил сюда не для того, чтобы любоваться морем и нюхать розы.
— Тебе совсем не пристало жаловаться, Дэвид, — ласково сказала Корделия. — К тому же сэр Уильям и леди Гамильтон так добры к нам.
— Я ценю их гостеприимство, но ты же знаешь, Корделия, как давно я стремлюсь на Мальту. Для меня каждый дюйм пути сюда был поистине крестовым походом, и вот теперь Святая земля близко, но…
Он замолчал, плечи его подавленно поникли. Корделия в порыве сочувствия крепко сжала руку брата.
— Я знаю, что ты чувствуешь, милый, — сказала она, — но не могу избавиться от мысли, что ты, став рыцарем Святого Иоанна, расстанешься со мной.
На минуту оба замолчали, но затем молодой граф Ханстэнтон изменившимся голосом спросил:
— Ты считаешь, что я слишком себялюбив, оставляя тебя?
— Нет, конечно, нет! — поспешно возразила Корделия. — Мы обсуждали твои планы на будущее много раз и пришли к согласию, что каждый из нас волен вести свою жизнь. Стать рыцарем — к этому ты стремился с самого детства.
— Это правда, — ответил Дэвид. — Я помню, как мама рассказывала мне историю крестовых походов: с какой доблестью крестоносцы воевали с сарацинами, а затем с великим смирением рыцари-госпитальеры ухаживали за ранеными обеих армий в своих госпиталях в Иерусалиме!
Он помолчал и добавил, очнувшись от воспоминаний:
— Это истинное христианство, Корделия, это идеал, которому я решил посвятить всего себя с самого детства.
— Да, я знаю, — ответила Корделия, — но если я вернусь в Англию, то Мальта окажется так далеко.
— Если? — Граф Ханстэнтон повернулся и внимательно посмотрел на сестру. — Ты сказала «если». Значит, все еще обдумываешь мое предложение?
— Да, Дэвид, но не хочу говорить об этом сейчас. Мы говорим о тебе. Давай сначала дождемся прибытия корабля, а потом обсудим мое будущее.
Он улыбнулся, и лицо его просветлело.
— Я жду этого счастливого дня так долго, что для меня словно века прошли в ожидании, — сказал Дэвид, — хотя в действительности минуло всего три года. Сначала ждал известия, что мое прошение принято Великим Магистром, затем ждал одобрения папы римского, а теперь ожидаю обычного транспортного корабля, что доставит меня туда, где я смогу дать обет служения христианству.
Он замолчал и снова обратил взор к поверхности сверкавшего на солнце моря, словно ожидая увидеть входящий в порт корабль с изображением креста Ордена иоаннитов на парусах.
Однако среди множества кораблей, сновавших в гавани одного из самых оживленных портов Средиземного моря, не было того, который высматривал Дэвид.
Корделия вздохнула и, отойдя от брата, погрузившегося в свои мысли, коснулась бело-розового цветка камелии, пробившегося сквозь каменную балюстраду террасы.
Она сама своим видом походила на камелию. Одетая в белое муслиновое платье и кружевную косынку-фишу, спадавшую мягкими складками на плечи, с развевавшейся на ветру голубой лентой, опоясывавшей тонкую талию, девушка напоминала нежный цветок.
Несмотря на ярко светившее солнце, Корделия была без шляпы, и на открытой лучам головке блестели светло-золотистые волосы, завитые в локоны и обрамлявшие небольшое точеное личико.
Большие глаза с темной бахромой ресниц были не голубыми, как могло показаться на первый поверхностный взгляд, а серыми с легким фиолетовым оттенком.
Эти необычные глаза придавали ее лицу пикантность и таинственность, редко встречавшуюся в выражении лиц столь юных особ.
Со временем приезда в Неаполь Корделию постоянно одаривали комплиментами и выказывали восхищение пылкие темноглазые итальянские аристократы, жившие в изящных дворцах — настоящих архитектурных шедеврах, украшенных гербами своих древних родов. Дворцы, или, как их здесь называли, «палаццо», можно было лишь с трудом разглядеть сквозь ажурные створки высоких ворот, отделявших внутренние дворы, засаженные цветами, от любопытных прохожих.
Фонтаны рассыпали радужные брызги в мраморных бассейнах, по краям которых чаще всего красовались изваяния тритонов, трубивших в морские раковины. В прохладных, элегантных салонах хозяева и гости чаще всего были заняты обсуждением различных слухов о политических заговорах, предательствах и пребывании французских военных кораблей в Тулоне.
Корделии порой казалось, что они с братом совершили ошибку, приехав в Неаполь в то время, когда вся Европа была охвачена страхом, а Англия, оставшись без союзников, в одиночку противостояла Бонапарту, который напоминал чудовище, чья грозная темная тень нависла над самыми отдаленными уголками Европы.
Но поскольку брат знал, что его прошение о принятии в рыцари Ордена Святого Иоанна было благосклонно принято, то ничто, даже угроза смерти, не могло удержать его вдали от Земли обетованной.
Могло показаться странным, что граф Ханстэнтон, обладавший обширным поместьем в Беркшире, огромным родовым особняком в Лондоне и множеством другой недвижимости, разбросанной по британским островам, решил от всего отказаться, чтобы стать рыцарем Ордена иоаннитов. Но как он сам говорил, в этом заключалась цель его жизни, к служению этому ордену Дэвид стремился с детства.
Теперь, когда их с Корделией родители умерли, он стал хозяином своей судьбы, и ничто и никто не могли остановить молодого графа в достижении своей цели — попасть на Мальту.
Для Корделии эта поездка дала возможность увидеть новые прекрасные края и вернуться в свет, от которого она была оторвана трауром по родителям, продолжавшимся до начала года.
Девушка черпала большое удовольствие в посещении балов, театров, ассамблей и приемов, которые не пропускала со времени прибытия в Неаполь.
Она немного побаивалась встречи с леди Гамильтон, женой британского посла, о которой слышала множество удивительных историй и о чьей красоте ходили настоящие легенды.
Но Эмма Гамильтон проявила к ней доброжелательность, а ее обезоруживающая жизнерадостность заставила Корделию забыть о владевшей ею робости с того момента, как она переступила порог палаццо Сесса.
Приближавшаяся к своему сорокалетию леди Гамильтон, история жизни которой порождала разного рода слухи в среде аристократии, была все еще поразительно красива.
В возрасте Корделии она была тоненькой, изящной и отличалась ангельской красотой, которую только художник Джордж Ромней сумел превосходно запечатлеть на известном портрете. Теперь ее фигура утратила ту стройность, что сравнивали с грацией молодой лани. Но она по-прежнему отличалась восхитительной красотой и продолжала демонстрировать перед публикой позы греческих богинь, что еще недавно было главным развлечением знати столицы королевства, и до сих пор ее искусство в этой области оставалось неподражаемым.
