Хауэлл Ханна
Если он поддастся
Hannah Howell
IF HE’S TEMPTED
В оформлении обложки использована работа, предоставленная агентством Fort Ross Inc.
© Hannah Howell, 2012
© Перевод. И. П. Родин, 2014
© Издание на русском языке AST Publishers, 2015
Лондон
Осень 1790 года
Леди Олимпия Уорлок ненавидела женский плач. И чем моложе была женщина, тем труднее это было переносить. При виде их слез в ней начинали бунтовать все ее материнские инстинкты, которые иногда хотелось укротить, – ведь леди Олимпия была еще не столь стара, чтобы испытывать материнские чувства к юной особе, внешность которой свидетельствовала о том, что через год, в крайнем случае другой, она будет готова начать охоту за мужьями. Огромные серо-голубые глаза девушки, стоявшей перед ее дверью, были полны слез, и Олимпия поняла, что поток влаги мог пролиться в любой момент.
Олимпия подавила готовое вырваться ругательство. Дорогой наряд и внешность – изящная и изысканная – говорили о благородном происхождении посетительницы. Накидка же, в которую та куталась в тщетной попытке укрыться от любопытных глаз, ушла бы на ярмарке за сумму, вполне достаточную, чтобы прокормить семейство бедняков в течение года, а может, и дольше. Где-то рядом должна была обретаться ее служанка, если не здоровенный – при оружии – слуга.
– Мне нужно увидеться с Эштоном, лордом Редманом, – сказала девушка.
– Его здесь нет, – ответила Олимпия и, осмотрев улицу, над которой уже повисли вечерние сумерки, отметила, что их короткий разговор стал привлекать внимание.
Ее семья потихоньку выкупала все дома по соседству, однако здесь продолжали жить еще несколько чужаков, а люди, не связанные с ней кровным родством, непременно начнут сплетничать – можно было не сомневаться.
– Зайдите, – сказала Олимпия и, схватив незнакомку за руку, втянула в дом. – Вы же не хотите обсуждать свои проблемы на улице… – Она провела незваную гостью в гостиную.
– О нет, конечно, нет, – прошептала девушка и поспешно села на стул, на который ей взмахом руки указала Олимпия. – Новость о нашей беседе может дойти до моей матери.
«То, что незнакомка заботится о таких вещах, не предвещает ничего хорошего», – подумала Олимпия. В этом ей увиделся намек на то, что юная особа вознамерилась найти кого-нибудь, кто встрянет в ее распри с собственной матерью.
Олимпия занялась приготовлением чая, немного пожалев, что чай и бисквиты, которыми она решила побаловать себя в одиночестве, теперь придется делить с незваной гостьей. Как будто ей уже надоело сладостное одиночество, проводимое в размышлениях, при полном отсутствии проблем.
– Не могли бы вы сказать… Так кто же вы? – спросила она и увидела, как бледные щеки девушки порозовели от смущения.
– Я леди Агата Маллам, сестра Брента Маллама, графа Филдгейта.
Хоть и с трудом, но Олимпия все же сдержалась и не выхватила чашку с чаем из рук девушки; ей ужасно хотелось вытолкать гостью на улицу. И не потому, что за последние несколько лет лорд Филдгейт создал себе отвратительную репутацию – в ее собственной семье тоже хватало отчаянных повес, – а потому, что мать этой юной леди принадлежала к дамам, от которых Олимпия пыталась держаться как можно дальше, чего бы это ни стоило. И если Филдгейт прославился своими пьяными загулами, азартными играми и амурными похождениями, то его матушку общество знало как женщину, обладавшую огромной властью и готовую безжалостно ею воспользоваться. Для Олимпии не составляло секрета, что за блестящими манерами, утонченностью и изяществом вкупе с самой благороднейшей родословной скрывалась глубоко порочная душа леди Летиции Маллам. Это не было секретом и для других членов семьи Олимпии, которые знали, что упомянутая дама продала в бордель невинную девушку только для того, чтобы удержать сына от женитьбы на ней. Столь жестокий поступок привел к смерти бедняжки и, как была уверена Олимпия, также к тому, что Брент Маллам неуклонно погружался в темное болото разврата.
В ответ на слова гостьи Олимпия кивнула и тоже представилась:
– А я леди Олимпия Уорлок, баронесса Миртл-даунс.
– Я знаю. Нас не знакомили, но мне вас показывали. Вы не знаете, когда Эштон вернется?
– Думаю, он перевезет всех назад в город к концу осени, как только моя племянница придет в себя после родов. Сейчас Лондон не самое подходящее место для маленьких детей.
Нижняя губа девушки задрожала, что с тревогой отметила Олимпия и быстро придвинула поближе к ней блюдо с кексами и бисквитами. Олимпия не считала чай панацеей от всех бед – хотя это утверждали повсеместно, – но понадеялась, что лить слезы и одновременно пить чай, закусывая кексами, – дело совершенно невозможное.
– Поздно… Меня это не спасет, – сказала Агата, и вид у нее был такой, словно все ее надежды рухнули в одну секунду и обратились в прах.
Олимпия подавила в себе желание обнять юную леди, погладить по спине и сказать, что все будет прекрасно. Но таких заверений она дать не могла, так как даже знала, в чем, собственно, заключались тревоги сестры Брента.
И еще Олимпия удивилась: почему же у нее из головы не выходил этот самый Брент? Она сомневалась, что провела в его компании больше нескольких часов за последние несколько лет. Ей следовало бы величать его милордом или даже лордом Филдгейтом, но уж никак не Брентом – ведь они не были ни друзьями, ни близкими родственниками. Странно было и то, что она сейчас ясно представила себе его облик. Более того, при одной мысли о том, что глаза у него темно-серые и потрясающей красоты внешность, ей даже стало немного жарко, и это привело ее в замешательство. Да, она любила наблюдать за красивыми джентльменами, но от подобного занятия ее еще никогда не бросало в жар.
– Поздно – для чего? – поинтересовалась Олимпия и мысленно отчитала себя за то, что не сразу отправила девушку домой.
– Для того, чтобы остановить мое замужество.
– Замужество? Но вы выглядите еще недостаточно взрослой для этого.
– Мне недавно исполнилось шестнадцать, но мать решила, что пришла пора выдать меня замуж. В настоящее время она ведет переговоры с человеком, который горит желанием жениться на мне. – Агата сделала глубокий вдох; ее прерывистое дыхание лишний раз доказывало, что ей не удавалось взять себя в руки. – Она пытается договориться с Хорасом Минденом, бароном Минден-Грейнджем.
Олимпия чуть не уронила чашку, которую как раз поднесла ко рту. Она редко выезжала в свет, считая это занятие скучным. Люди, встречавшиеся ей там, были никчемными, очень часто – откровенно жестокими, поэтому она общалась с ними только в случае крайней необходимости. Но даже ей было знакомо это имя. Барон пользовался не только славой старого развратника: распутников среди титулованных джентльменов было множество – хоть тот же граф Филдгейт, – однако Минден, по слухам, отличался запредельной греховностью, и говорили, что в этом ему не было равных. Поговаривали также, что три его предыдущих жены скончались не из-за болезней и несчастного случая, как было объявлено официально. Правда, и доказательств обратного никто не приводил. И никто не видел его детей, хотя краем уха Олимпии как-то довелось услышать, что у Миндена имелось восемь чад.
