Джейн Фэйзер
Безжалостное обольщение
Лучи жаркого апрельского солнца проникли через открытое окно в комнату на третьем этаже, и Доминик Делакруа отошел вглубь. Однако сосредоточиться он так и не смог, поскольку шум, доносившийся снизу, где происходили торги рабами, становился все громче. Несмотря на жару, аукцион шел, как всегда, бойко под частую дробь молоточка Джина Масперо, неизменно завершаемую заключительным решительным ударом.
Доминик выглянул в окно в тщетной надежде глотнуть свежего воздуха. В апреле всегда так, размышлял он, вытирая лоб накрахмаленным льняным носовым платком, до августа о свежем воздухе и мечтать нечего. Только дураки и наивные мечтатели могут надеяться на милосердие луизианского лета. Все остальные предпочитают сбегать из Нового Орлеана, боясь подхватить желтую лихорадку, и укрываются в своих относительно прохладных имениях.
Но Доминика Делакруа манило море, свежий морской ветер сулил избавление от москитов и тропической духоты болот, а у ост-индских купцов можно было «взять» богатые военные трофеи. Однако в нынешний военный год, 1814-й, английские торговые суда стали весьма надежно охраняться. Губы Доминика искривила сардоническая улыбка. «Во всяком случае, как оказалось, обход британской блокады, — не без самоиронии подумал он, — дело гораздо более увлекательное, чем просто веселая охота за неуклюжими торговыми судами». Товары, которые его летучий каперский флот доставлял в осажденные штаты на Юге, вызывали улыбки на лицах аристократов-плантаторов и их исполненных собственного достоинства дам. Перспектива исчезновения, пусть даже временного, этих предметов роскоши вызывал у всех ужас.
Внизу, на Чартрес-стрит, собирались покупатели и продавцы живого товара. Витрины биржи Масперо выходили на обе улицы, предоставляя наилучший обзор для потенциальных покупателей, толпившихся в аукционных залах и на тротуаре. Колокол собора Святого Людовика пробил урочный час, и в тот же момент две давно ожидаемые им персоны свернули с площади Святого Петра на Чартрес-стрит и направились к бирже Масперо. Однако рядом с аппетитной мадемуазель Элизой Латур и ее кузеном Николасом Сен-Дени находился и некто еще. Доминик нахмурился, бирюзовые глаза потемнели от раздражения. Сен-Дени были прекрасно известны его инструкции. С самого начала этой игры Николасу было велено всеми правдами и не правдами сделать так, чтобы никто, кроме него самого, не сопровождал восхитительную, но несколько легкомысленную и излишне влюбчивую Элизу на «случайную» встречу с Домиником Делакруа.
По костюму и манере держаться третьей персоны было очевидно, что она вовсе не служанка. Платье этой дамы, украшенное неброской кружевной вставкой вокруг горловины, представляло собой безупречно выдержанный в духе демонстративной скромности дневной наряд дебютантки. Оборка изысканного шелкового капора искусно прикрывала лицо как от безжалостных солнечных лучей, так и от нескромных взглядов.
Глядя на эту непрошеную гостью, Доминик размышлял, спуститься ему вниз и, следуя первоначально разработанному плану, «невзначай встретиться» с мадемуазель Латур или не стоит. Приглашение перекусить в ресторане у Ла Галье в компании кузена дамы и его доброго приятеля, месье Делакруа, выглядело бы естественно и вполне невинно. Однако Доминику вовсе не хотелось, чтобы его знакомство с мадемуазель Элизой стало известно семье Латуров, а дама, сопровождавшая их, наверняка была другом этой семьи.
Но с другой стороны, если не встретиться с Николасом сейчас, то как Доминику получить приглашение на сегодняшний званый вечер к мадам Латур? Ради этого приглашения все и затевалось, а оно могло, разумеется, последовать только от Николаса и только совершенно спонтанно, поскольку Делакруа не принадлежал к тем, кого автоматически включают в список гостей новоорлеанских салонов. Сардоническая улыбка снова искривили его губы. Ее едва ли можно было назвать приятной, и она нисколько не смягчала резких очертаний мужского рта и напряженной линии решительного подбородка.
Ставка делалась на то, что приглашение будет лестно навязано Делакруа самой мадемуазель Элизой. Только он успел подумать, что присутствие при этом стороннего наблюдателя — досадная неприятность, с которой придется смириться, как произошло нечто совершенно необычное.
В течение нескольких последних минут все время слышалось завывание тоненького детского голоска, сливавшееся с резким, почти истерическим криком. В таком выражении отчаяния не было ничего неожиданного, если учесть, какого рода торги происходили внизу. И Доминик уже вполне привык к подобным сценам, чтобы не принимать их близко к сердцу.
Однако юной леди, сопровождавшей объект его охоты, это показалось ужасным. С ее губ сорвалось отнюдь не подобающее молодой леди восклицание, и уже в следующее мгновение она ворвалась на биржу, растолкав потрясенную толпу, которая расступилась перед ее стремительным напором. Доминик не видел теперь «третью лишнюю», но слышал, как нарастает гул внизу. Заинтригованный, он вышел на внутреннюю галерею, находившуюся как раз над аукционным залом.
— Я хочу знать, мистер Кинг, кто позволил вам продавать Амелию и ребенка? — Юная дама стояла посреди зала напротив высокого тощего мужчины, на аскетическом лице которого было выражение бешеной ярости.
Казалось, что он просто не может поверить в случившееся. «И неудивительно», — подумал про себя наблюдавший за этой сценой Доминик. Его раздражение сменилось живым интересом.
— Это, если позволите, мадемуазель Женевьева, не ваше дело, — огрызнулся мистер Кинг. — А дело управляющего вашего батюшки.
— Пока управляющим был мистер Картер, сэр, семьи никогда не разлучали, — объявила юная воительница, глядя прямо в глаза мистеру Кингу.
— Но мистера Картера больше нет. Теперь я управляющий! И я буду поступать так, как посчитаю нужным.
— Но не в этом случае. — Мадемуазель Женевьева решительно направилась туда, где стоял, рыдая и протягивая руки к обезумевшей от горя матери, малыш. Женевьева подняла ребенка лет трех в рваной рубашонке и понесла его к женщине.
Под ее тяжелым взглядом надсмотрщик, державший негритянку за руки, стал нервно озираться по сторонам, ища поддержки, но теперь здесь воцарилось полное молчание. Он ждал указаний или какого-либо знака от Масперо, застывшего в неподвижности, или от мистера Кинга, но и того внезапно поразила немота. Тогда надсмотрщик отпустил руки женщины. Женевьева передала малыша матери и мягко сказала:
— Амелия, возвращайся домой.
Прижимая дитя к груди, мать невольно взглянула на управляющего — человека, обладавшего в ее представлении реальной властью, но, к своему изумлению, увидела, что тот стоит молча, опустив голову. Она бросилась к выходу, в любой момент ожидая, что ее схватят и потащат назад, снова в тот кошмар, но никто не шелохнулся.
