Карен Робардс
Скандально известная
Граф Уикхэм обвел взглядом пышную зелень, ожидая появления добычи. Слуга, прятавшийся в кустах, махнул рукой, подавая сигнал. Граф вскинул ружье и прижал приклад к плечу. Грянул выстрел, и в жарком воздухе райского острова Цейлона раскатилось гулкое эхо. Но ружье графа было тут ни при чем.
Мужчина, наблюдавший эту сцену с вершины холма, расположенного в четверти мили от места происшествия, не веря своим глазам, увидел, что Уикхэма бросило вперед. Казалось, графа пнул в спину чей-то гигантский сапог. Молодой человек ничком упал наземь, из раны хлынула кровь. Тонкая льняная рубашка тут же окрасилась в алый цвет. Слуги, застывшие на месте и потрясенные не меньше наблюдателя, опомнились и с воплями бросились к хозяину.
Но было слишком поздно.
У мужчины, ставшего свидетелем этой драмы, невольно вырвался крик ужаса. Лошадь шарахнулась под ним, испуганная шумом. Подзорная труба, с помощью которой мужчина следил за происходящим, дрогнула, потеряла фокус, но он еще успел заметить какое-то движение в небольшой роще позади этой кровавой сцены. Головорез, совершивший убийство, не выпуская из рук винтовку, продрался сквозь густые заросли, вскочил на неказистую лошаденку и пришпорил ее.
Невольный свидетель убийства, все еще не осознавший до конца того, что произошло, не сомневался, что роковой выстрел мог сделать только спасавшийся бегством бандит.
Графа Маркуса Уикхэма – молодого, красивого, богатого – убили на его глазах.
Потрясение еще не успело смениться скорбью. Мужчину охватил гнев, исторгнувший из его груди град ругательств; его сердце преисполнилось жаждой мести. Он резким движением сложил подзорную трубу и вонзил каблуки в бока лошади.
Помочь Маркусу он был уже не в силах, но еще можно было помешать уйти от возмездия его убийце.
– Мисс Габби, мне очень жаль, но я принес вам плохие новости.
«Очень жаль… Слишком мягко сказано», – подумала леди Габриэлла Бэннинг. Судя по виду Джима Даунса, переплывшего океан и проделавшего немалый путь сушей, весть была поистине ужасной. Его карие глаза, подернутые слезами, печально смотрели в расширившиеся от дурного предчувствия глаза молодой женщины. Сгорбленный старый дворецкий Стайверс осторожно, стараясь не мешать им, закрыл дверь.
Одежда Джима покрылась грязью и пропахла потом. Джим сжимал в руках изрядно измявшуюся шляпу. Его одежда, сильно износившаяся за время путешествия, была влажной; казалось, лившему за окнами дождю не будет конца. Сапоги и брюки Джима перепачкались глиной. В обычных условиях этот человек, служивший ее семье всю свою жизнь, никогда не посмел бы предстать перед ней в таком виде. То, что он не стал дожидаться утра и даже не удосужился переодеться, говорило само за себя.
Габби инстинктивно приготовилась к худшему. Ее губы плотно сжались, спина напряглась, и молодая женщина величественно выпрямилась. Она сидела за массивным письменным столом в углу кабинета управляющего имением, куда вернулась после обеда, чтобы разобрать счета. До сих пор ее заботило только одно: как сэкономить несколько шиллингов, урезав расходы на и без того скудное хозяйство.
От слов Джима у Габби сжалось сердце, и она тут же забыла про финансовые трудности семьи. Тем не менее она попыталась сохранить присутствие духа. Единственными признаками внезапно овладевшей ею тревоги были напряженная поза и мертвая хватка, которой пальцы сжали перо. Поняв это, Габби положила ручку рядом с чернильницей и опустила бледные тонкие руки на открытую книгу расходов.
Снаружи грянул такой раскат грома, что этот звук проник даже сквозь толстые, как у крепости, стены Го-торн-Холла. Пламя в очаге внезапно вспыхнуло; не приходилось сомневаться, что порыв ветра позволил потокам дождя проникнуть в каминную трубу. Внезапный грохот и последовавшая вслед за ним вспышка света показались Габби зловещим предзнаменованием. Она с трудом подавила дрожь. «Что случилось? – подумала она, не сводя глаз с Джима. – О боже, чего мне ждать?»
– Ты видел моего брата? – Почти всю жизнь ей приходилось скрывать свои чувства, и это приучило Габби хранить бесстрастность в любых ситуациях. Тон молодой женщины был холодным как лед.
– Мисс Габби, граф мертв.
Джим, прекрасно понимавший, что это значит для семьи, теребил в руках свою видавшую виды шляпу. Пятидесятилетний, с короткими седыми волосами и острыми чертами лица, он сохранил худую, жилистую фигуру жокея, кем действительно был когда-то. Сейчас Джим, ссутулившийся под тяжестью дурных новостей, которые он должен был сообщить хозяйке, казался еще меньше ростом, чем обычно.
Молодая женщина шумно выдохнула, ей казалось, что боль, пронзившая ее, никогда не утихнет. Габби ждала отказа в своей просьбе, может быть, даже резкого выговора за то, что осмелилась на такую дерзость (конечно, если Маркус был характером похож на их отца), но только не этого. Ее единокровный брат, Маркус Бэннинг, который после смерти их общего отца, последовавшей полтора года назад, стал седьмым графом Уикхэмом, был старше Габби всего на шесть лет. Два месяца назад, когда стало ясно, что новый граф не торопится вернуться в Англию, чтобы вступить в права наследства, она послала Джима с письмом на далекий остров Цейлон, где была расположена чайная плантация матери Маркуса. Именно там брат прожил большую часть своей жизни. В письме Габби постаралась как можно более кратко описать их бедственное положение и попросила у Маркуса разрешения (а вместе с ним и денег) на то, чтобы отвезти в Лондон их сестру Клер, которой предстоял дебют в высшем обществе.
Честно говоря, особой надежды на успех Габби не питала, но она не могла сидеть сложа руки. Клер скоро должно было исполниться девятнадцать, и Габби с содроганием представляла себе сестру женой деревенского эсквайра Катберта, туповатого вдовца средних лет, владельца соседнего имения (который был самым настойчивым из кавалеров Клер), а тем более супругой помощника сельского священника Освальда Престона. Оба, хотя и по разным причинам, так и увивались за Клер. Если при жизни шестого графа Уикхэма и того и другого не слишком привечали в Готорн-Холле, то теперь они стали там частыми гостями. Клер была добра к ним, поскольку доброта являлась неотъемлемой частью ее натуры, но Габби приходила в ужас при мысли о свадьбе сестры с тучным эсквайром или ханжой Освальдом.
– Мой брат мертв? – медленно повторила Габби, как будто смысл сказанного еще не дошел до ее сознания. – Джим, ты уверен в этом?
Вопрос был напрасный. В обычных условиях она никогда бы его не задала. Джим не стал бы говорить ей страшные вещи, если бы у него была хоть тень сомнения.
