Розалинда Лейкер - Луиза Вернье

Она сидела, съежившись, в темноте, перепуганная, в полнейшем одиночестве. На кладбище для бедняков было тихо. Высокие здания за оградой, окаймлявшие узкую улицу, не позволяли долетать сюда звукам и огням ночного Парижа. Не видно было фонарей над входами переполненных театров на бульваре дю Тампль. Свет масляных ламп, освещавших фешенебельные заведения Итальянского бульвара, не проникал в замолкшие зловонные переулки неподалеку. Даже звон подков лошадей, тащивших экипажи по улице Ришелье, которая тянулась сразу же за домами, крыши которых были видны со стороны кладбища, не долетал сюда в эту холодную ночь. Потому что в сороковых годах девятнадцатого века город представлял собой то же, что и в предыдущие столетия, — бесконечную путаницу кривых улиц, вдоль которых доживали свой век дома, построенные в прошлые времена.

Ничто в поле зрения девочки не нарушало тишины, разве что шорох земли у свежевырытой могилы да изредка — шуршание крыс, копошащихся в отбросах, сваленных в канавах и закоулках. Уже пятую ночь подряд Луиза Вернье сидела здесь на страже. Ей всего десять лет, и единственным оружием, которым она могла бы защитить себя и охраняемое место, был ржавый кухонный нож.

Страх не позволял ей расплакаться. Но глаза туманились от слез, и она не заметила бы врага вовремя. В предыдущие ночи ей не раз приходилось напрягаться от ужаса, заслышав чьи-то шаги, но размытые в темноте фигуры людей, решивших срезать путь через кладбище, двигались мимо, не замечая ее, притаившуюся в плотной тени, и какие бы нечестивые мысли ни гнали их на улицу в ночь, они не нарушали покой недавно погребенных.

Те же, кто проходил по утрам и вечерам рядом с оградой кладбища, оказывались швеями, работавшими в здании, расположенном в соседнем закоулке. Это была компания молодых девушек и женщин, работавших на некую мадам Камиллу, одну из ведущих парижских модельеров. Девочка знала о них только то, что они зарабатывают себе на жизнь иглой, и когда их долгий рабочий день подходил к концу, она с нетерпением ждала их появления — они хоть на несколько минут скрашивали ее гнетущее одиночество. С жадностью высматривала она бледные лучики фонариков, которыми швеи освещали себе дорогу. Эти фонарики-светлячки роняли причудливый свет то на могильную ограду, то на ствол дерева, а порой и на худенькое личико девочки. Как ей хотелось, измученной одиночеством, подойти к ним, прильнуть к юбкам женщин постарше или посмеяться за компанию с молодыми девушками, которые, судя по их легкому шагу, утомлялись гораздо меньше.

И сегодня, в пятую ночь, они пришли и ушли.

Но вдруг Луиза вскинула голову. Что это? Крыса? Нет, это еле слышимый скрип петель. Кто-то вошел через ворота, но не стал, как всякий честный человек, освещать себе путь фонарем. Девочка тяжело сглотнула, почувствовав, как даже мышцы шеи свело от ужаса, и медленно встала. Крепко стиснула нож в дрожащей руке. В ушах бешено стучала кровь.

У зашедшей на кладбище женщины фонарь был, но пламя погасло, и сейчас она тихо ругалась, отчаянно пытаясь вернуть к жизни погасший фитиль. На руке у нее висела коробка с работой, которую она взяла на дом, из-за нее она и не смогла уйти пораньше вместе с остальными. Обычно ни она, ни другие девушки не ходили тропой нищих, как они называли это между собой, не столько из уважения к усопшим, сколько из практических соображений: зимой здесь было больше грязи, а летом больше пыли, чем на пролегавшей за оградой убогой улице. Но так можно срезать путь до площади, и здесь безопаснее, чем в узких закоулках, где за последний год было совершено не одно убийство. На кладбище по крайней мере есть куда убежать, если возникнет такая необходимость, а Катрин Аллар, пышнотелая и полногрудая, в свои двадцать восемь лет могла, если хотела, передвигаться достаточно стремительно, несмотря на обманчивую медлительность.

Чтобы не сбиться в темноте с тропинки, женщина шла черепашьим шагом, отчего девочка, притаившаяся в темноте, еще больше заледенела от ужаса. Но наконец фитиль ярко загорелся, и Катрин довольно хмыкнула. Пламя на мгновение ослепило ее широко открытые голубые глаза, но она успела заметить блеснувшее лезвие. Невольно закричав, она выронила фонарь, успев заметить костлявого ребенка с полубезумным взглядом, сжимавшего в руке нож. В Катрин мгновенно вспыхнула ярость. Стремительно бросившись вперед, она выбила из дрожащей руки нож, подняла его с земли и угрожающе выставила острием вперед. Схватив девочку за шиворот, Катрин стала яростно ее трясти, отчего золотисто-каштановые локоны женщины растрепались.

— Ага, маленькая дрянь! Ну и кто тебя сюда послал? Где остальные?

— Кто остальные, мадемуазель? — завопила в испуге Луиза.

— Остальные члены вашей банды, которые нападают на честных граждан и грабят их! Я знаю эти ваши штучки! — Тут она повысила голос и пронзительно закричала в темноту: — Ну, кто кого? Выходите, а то сейчас этот нож вонзится вашей подружке под ребро!

Луиза завизжала от ужаса:

— Я здесь одна! Клянусь! И я не хотела никого грабить. Честно слово!

Катрин слегка повернула голову и напряженно прислушалась. Ее чуткое ухо не уловило ни малейшего шороха, на кладбище никого не было. Судя по всему, эта мерзавка, которую она взяла в заложницы, здесь совершенно одна. Тут Катрин свирепо засопела:

— Так… Шутки шутить вздумала? Получай! Вот тебе, вот!

Ночную тишь огласили звонкие пощечины. С глубоким вздохом Катрин отшвырнула от себя ребенка, да так, что девочка плюхнулась на спину, прямо на раскинувшиеся юбки. Вспомнив про фонарь, Катрин подняла его с земли, обнаружив, к своему облегчению, что он цел. Потуже затянув шнурок, на котором висела коробка, и швырнув в кусты нож, оказавшийся ржавым и тупым, она обернулась, уверенная в том, что малолетняя преступница задала стрекача. Но девочка, перепачканная и в сбитом набок чепце, прижимая одну руку к пылающей щеке, уже встала и упрямо не сходила с места, ее худенькие плечи тряслись от рыданий.

— А ну, пошла вон! Или я позову кюре этого кладбища и судью, чтобы тебя наказали как подобает.

Но девочка не уходила, ее янтарные глаза на изможденном от голода лице блестели от слез, личико скривилось в гримасе отчаянной мольбы.

— Не прогоняйте меня отсюда. — Слов было почти не слышно. — Если сюда придут студенты-медики с лопатами, тогда некому будет поднять тревогу.