Annotation
Полная кипящих страстей Аргентина. Задумчивая скромница Марлена и ветреная красотка Эстелла влюбились в одного и того же мужчину. Между неразлучными прежде подругами пролегла пропасть… Кого выберет Джон — мечтательную Марлену или отчаянную Эстеллу? И сможет ли он сделать счастливой свою избранницу?
Джулиану и Тобиасу — за все!
В бесконечных далях, не позволяющих понять, где заканчивается мир и начинается небо… Доминго Фаустино Сарьементо (борец за модернизацию экономики, государственный деятель)
План, к выполнению которого в 1879 году столь успешно приступил тогдашний военный министр и нынешний президент страны, генерал Хулио А. Рока, должен быть реализован до конца. Больше не будет границ в горах Аргентины, больше ни одна стрела диких индейских племен не сразит ни одного из нас. Аргентинский народ выйдет из тени варварства. (Из доклада представителя военного министерства, 1881 год)
Часть 1
Esperanza — надежда
Эсперанца, Санта-Селия, Сан-Лоренцо, Генуя, Тре-Лома, Чако 1876—1878
Глава 1
Мина замерла в своем укрытии. В узкую щелочку приоткрытой двери она видела, что происходит в кухне. У девочки — а ей было всего пятнадцать — перехватило дыхание. Филипп, ее сводный брат, как раз пришел домой. Мина успела вовремя заметить его и в последний момент юркнула в кладовую. При виде капель крови на его лице и рубашке девочке стало плохо. Керосиновая лампа, стоявшая на столе, отбрасывала отблески на испачканные кровью пальцы Филиппа.
Юноша с удовлетворенным видом посмотрел на свои руки, затем взял пиджак, висевший на спинке стула, и достал из кармана золотые часы. Его лицо озарила широкая улыбка. Часы мягко покачивались на цепочке. С решительным видом Филипп вновь сунул их в карман и снял рубашку, оголив широкие плечи и мускулистую грудь. Все так же улыбаясь, он подошел к ведру с чистой водой и, отфыркиваясь, принялся отмывать лицо и руки. Мина видела, как смешивается с водой засохшая кровь, алыми полосами стекает по щекам и предплечьям, капает на пол. Девочку подташнивало. «Ох, хоть бы он меня не заметил!» — пронеслось у нее в голове. Наверняка ее братец вновь с кем-то подрался — ему нравилось задирать слабых, особенно тех, кто недавно поселился в округе и еще не успел обзавестись друзьями. Тех, кому никто не поможет. К тому же с Филиппом Амборном и его отцом, Ксавьером, никто не хотел связываться.
— Мой Филипп, — говаривал, бывало, Ксавьер, — парень вспыльчивый. Все это знают. Его лучше не дразнить почем зря. Да, так уж обстоят дела. Но он хороший мальчик, мой Филипп… И всегда таким был. Сын всегда был верен мне.
Зажав рот ладонью, Мина подавила стон.
«Он не должен меня увидеть. Господи, пусть он меня не увидит!»
Она не в первый раз встречала Филиппа в таком виде. Новым было то, что на этот раз в кармане его пиджака лежали золотые часы. «Сегодня, — подумала Мина, — он зашел слишком далеко. Он кого-то ограбил».
Но поверит ли ей Филипп, если она скажет, что ничего не видела, ничего не знает, ничего не скажет? «Он не должен обнаружить меня здесь, — пронеслось в голове у девушки. — Он не должен меня здесь увидеть».
Она не знала, в каком Филипп настроении. Иногда его и дразнить-то не надо было, брат просто так бросался в драку, просто потому, что ему это нравилось. А еще ему нравилось видеть чужие страдания. Мина уже давно узнала это, вскоре после того, как они с мамой Аннелией пять лет назад приехали в Эсперанцу. Внешность Филиппа была обманчива: темные густые волосы, крупные черты лица, обворожительная улыбка, веселые глаза, мускулистое тело. И в этом прекрасном на вид юноше двадцати одного года от роду скрывался настоящий дьявол.
Сводный брат Мины вновь осмотрел свои руки и тело. Похоже, он был доволен увиденным, потому что потянулся к полотенцу и принялся вытираться. Затем Филипп проверил свою рубашку и со вздохом отложил ее в сторону. Было совершенно очевидно, что на ткани не его кровь. Парень не был ранен. По крайней мере, так показалось Мине.
Послышался скрип, и девочка подпрыгнула от неожиданности. Дверь на кухню распахнулась. Вошел отчим. Похоже, он не ожидал увидеть здесь сына.
— Ты уже вернулся?
— Произошел несчастный случай, — кратко ответил ему Филипп.
Мине эти двое мужчин казались разбойниками, ренегатами, desperados.
Но почему этого никто не понимал? Почему Ксавьер и его сын оставались уважаемыми в общине людьми? Почему их слово весило больше, чем слово Мины или ее матери? Прошло уже пять лет с тех пор, как они переехали сюда, так почему же казалось, будто они недавно прибыли? Почему никто не потрудился заглянуть за фасад?
Мина увидела, как отчим нахмурился.
— Вот как?
— На меня и на моих друзей напали.
«Он лжет, — подумала Мина, поджимая губы. — Он лжет». При виде крови ей сложно было даже представить себе, что произошло с несчастным, которому не посчастливилось повстречаться сегодня с Филиппом.
— Мина уже вернулась? — спросил брат.
— А что? — подозрительно осведомился Ксавьер.
— Я видел ее сегодня с Франком Блумом, — казалось, совершенно невозмутимо ответил Филипп, но Мина знала, что он замыслил недоброе.
— Черт побери, я же запретил ей разговаривать с этим неудачником! Ох, придется мне преподать урок этой своенравной девчонке!
Мина так испугалась, услышав эти слова, что потеряла равновесие и случайно оперлась на дверь кладовки.
Послышался тихий скрип.
Отец и сын совершенно одинаковым движением повернулись к Мине, а затем переглянулись.
— Мина, дорогая. — Филипп злорадно ухмыльнулся. — Ты там прячешься, что ли?
За несколько недель до этого
Вечерний багряно-золотистый свет заливал широкую равнину. Травы колыхались на ветру, точно волны в море, и, казалось, бились о высокие горы вдалеке.
— А ну стой, проклятая девчонка! — гремел голос отчима, но Мина не останавливалась.
Девочка выбежала из дома и была намерена мчаться дальше, пока ненавистный голос Ксавьера не затихнет. Если бы в этот момент у нее спросили, боится ли она отчима, Мина только пожала бы плечами. Нельзя жить в вечном страхе — девочка поняла это, глядя на мать. Аннелия Амборн, урожденная Винанд, вдова Хофф, всего боялась. И Мина не хотела стать такой же, как она. Когда Мина вернется домой, Ксавьер, конечно, побьет ее, но сейчас девочку это не беспокоило. В этот момент, здесь, вне дома, она была свободна как птица. И это было главное.
