Дженни Браун
Под счастливой звездой
Лондон
Ноябрь 1820 года
Капитан Майлз Тревельян с облегчением опустился в потертое кресло, предложенное хозяином. Еще никогда Трев не был так рад видеть своего товарища. Этого человека он знает большую часть своей взрослой жизни. Они офицеры одного кавалерийского полка. Но в течение долгого путешествия из Индии они превратились в друзей, а как раз сейчас он очень нуждается в друге. Ему опять начали сниться эти сны, и нет никого в радиусе двух тысяч миль, кто бы их понял.
— Ну, что стряслось, Трев? — Майор отложил газету.
Нет смысла ходить вокруг да около.
— Я пробыл в отпуске всего неделю, а уже хочу назад, домой.
— Это и есть дом.
— Знаю. В том-то и трудность.
Старший товарищ задумчиво глядел из-под кустистых бровей.
— Сколько лет ты пробыл в Индии? Десять?
Трев кивнул:
— Я вступил в армию в пятнадцать, сразу после смерти отца.
— Твой отец был прекрасным человеком. Мне повезло служить под его началом. Но это все объясняет. Первый отпуск всегда самый тяжелый. К Англии нужно привыкнуть. Местные обычаи… они порой несколько своеобразные даже для человека, который бывал при дворе низама. Но ты привыкнешь. Как только войдешь во вкус, нет места лучше Лондона. Ты богат, мой мальчик, и твоя родословная безупречна. Скоро ты будешь купаться в шампанском, наслаждаться обществом белокурых красавиц Мейфэра, рассказывать им о своих приключениях, а их мамаши будут пытаться решить, которую из своих дочерей за тебя выдать.
Но такая перспектива вовсе не прельщала Трева. Именно назойливые попытки матери сосватать его и привели капитана Трева этим вечером к дверям товарища. Но, обратив внимание на потрепанный край ковра меблированных комнат, он вспомнил, что майор Стэнли в отличие от него не может рассчитывать на семейное состояние и, возможно, жаждет принять участие в ритуалах высшего света, которые у Трева вызывают такое неприятие.
Надеясь, что друг не счел его испорченным мальчишкой, Трев объяснил:
— Я позволил матери затащить меня на один такой раут. Но это же просто невыносимо! Легче было, штурмовать дворец пешвы, чем выслушивать сюсюканье жеманных девиц: «Ах, расскажите мне все о сражении, в котором вы участвовали. Это так увлекательно!» Как будто я только что вернулся с прогулки по Сент-Джеймсскому парку. Клянусь, когда-нибудь я расскажу им все. В том числе про убийства и мародерство — и буду до конца жизни изгнан из высшего света.
Его друг кивнул:
— Ну что они могут поделать, бедняжки, такова уж их природа. Не стоит даже пытаться просветить их.
— А как они одеваются! Декольте такие неприлично глубокие, что аж соски выглядывают, но Боже тебя сохрани отреагировать как нормальный мужчина. Одного этого уже достаточно, чтобы свести с ума.
— Да уж, все-таки в восточной традиции прятать женщину под чадрой или вуалью есть свой резон, — согласился друг. — По крайней мере люди низама, когда показывают тебе свой товар, ожидают, что ты его попробуешь. Но ты правильно сделал, что пришел к дядюшке Стэнли за помощью.
С этими словами майор взял графин с красным вином.
— Видишь ли, твоя беда в том, что ты недостаточно навеселе. И этому есть научное объяснение. Холод замедляет активность атомов тела, а эта чертова английская холодрыга тормозит молекулы твоего мозга, и они уже не способны как следует функционировать. К счастью, я знаю средство.
Он позвал своего слугу и велел ему принести лучшего кларета, добавив:
— Увы, мой «лучший» — просто лучшее из того, что может себе позволить офицер на половинном жалованье. Отвратительное пойло, но свое дело делает.
Трев отпил из наполненного до краев бокала, который принес ему денщик майора. Стэнли не соврал — вино действительно было так себе. Но, осушив бокал одним махом, Трев почувствовал, как тепло растекается по телу. Ему никогда не привыкнуть к промозглой английской погоде. Его организм, приученный к индийской жаре, не в состоянии приспособиться к холоду. После первого бокала настроение сразу улучшилось. Возможно, в теории приятеля что-то есть.
— Вино так приятно согревает молекулы мозга, — довольно заявил майор. — Но боюсь, молекулы твоего тела все еще холодны. Чтобы согреться полностью, мы должны, как ни парадоксально, снова выйти на холод.
— Зачем?
— Дабы совершить небольшое путешествие к тем прелестным созданиям, которые специализируются на согревании сердец и других органов промерзших английских мужчин. — Майор многозначительно приподнял бровь.
Трев сомневался в разумности этой идеи. Как бы ни были сильны его страсти, он избегал потворствовать им. Но майора так обрадовала перспектива совершить вылазку в компании Трева, что у того не хватило духу разочаровать приятеля.
— Что ж, я не прочь, — сказал Трев. — Но надеюсь, ты собрал сведения о территории, на которую нам предстоит вторгнуться.
— Не бойся, я все как следует разведал и определил лучшее место для нападения. Девчонки у мамаши Бриствик так разогреют атомы твоего тела, что тебе станет жарко, как в Калькутте в день перед началом сезона дождей. Ты почувствуешь себя новым человеком, клянусь честью. Ну, пропустим еще по стаканчику, перед тем как идти? В заведении мамаши Бриствик вино разбавляют водой, а мужчина должен все предусмотреть заранее.
Майор вел Трева по улицам, освещенным газовыми фонарями. Это была внешняя граница фешенебельной части Лондона. Хотя лампы, закрепленные на столбах, светили довольно ярко, они почти не рассеивали густой туман, пропитанный запахом речной сырости и горящего угля. На перекрестках из тумана внезапно возникали экипажи, и офицерам то и дело приходилось отскакивать в сторону, чтобы увернуться от брызг.
Когда друзья приблизились к бедному району, который, собственно, и был их целью, Трев взял майора под руку. Ну и зрелище они, должно быть, представляли. Два высоких офицера в киверах с плюмажем, венчающих головы, ослепительные в своей форме, отделанной золотыми галунами, и начищенных до блеска гусарских сапогах. Но был в них не только показной блеск. В ножнах, висящих на боку, лежали остро заточенные сабли. Невозможно было не испытывать гордость оттого, что они представляли собой английскую армию.
Улицы, по которым они проходили, были наводнены торговцами и коробейниками. Лавочники и разносчики зазывали прохожих, предлагая им все, что угодно, — носовые платки и мясо для кошек, поношенную одежду и пироги. Другие размахивали своими товарами, разложенными на ручных тележках и столах, стоящих рядами вдоль тротуаров. Ни один базар не мог бы предложить больше. И повсюду нищие, не меньше чем в Калькутте. Некоторые безучастно лежали, скрючившись у дверей, другие, же, совсем отчаявшиеся, протягивали свои изувеченные конечности, прося о подаянии.
