Джорджетт Хейер - Тени былого

По парижской улочке, только что покинув дом некой мадам де Вершуре, неторопливо шел господин аристократического вида. Он семенил, так как красные каблуки его башмаков были очень высокими. С его плеч ниспадал длинный лиловый плащ на розовой подкладке, небрежно открывая широкополый кафтан лилового атласа, богато расшитый золотом, а также шелковый в узорах камзол и безупречные кюлоты. Жабо и грудь сверкали драгоценными камнями. Напудренный парик увенчивала треуголка, а в руке щеголь держал длинную трость, украшенную лентами. Послужить защитой от уличных грабителей она вряд ли могла. И хотя с бока щеголя свисала легкая шпага, ее эфес прятался в складках плаща и быстро нащупать его не удалось бы. В столь поздний час было верхом легкомыслия прогуливаться по такой глухой улице без слуг, выставляя напоказ драгоценности, но щеголь, казалось, не подозревал о своем безрассудстве. Он не торопился и не глядел по сторонам, будто не подозревая, какой подвергается опасности.

Так он шел, поигрывая тростью, как вдруг из зияющего темнотой проулка справа, словно пушечное ядро, вылетела какая-то фигура, наткнулась на него, испуганно вскрикнула и уцепилась за элегантный плащ, чтобы удержаться на ногах.

Его светлость герцог Эйвон стремительно повернулся, схватил неизвестного за запястья и потянул их вниз с силой, не вязавшейся с его изысканной внешностью. Его жертва охнула от боли и, дрожа, упала на колени.

– Мосье! Отпустите меня! Я нечаянно… я не знал… Я бы никогда… Ах, мосье, отпустите меня.

Его светлость нагнулся над мальчишкой, чуть отклонившись, чтобы свет уличного фонаря упал на белое как мел, перепуганное лицо. На герцога растерянно уставились огромные фиалково-синие глаза, в глубине которых прятался ужас.

– Ты что-то слишком юн для этих игр? – небрежно бросил герцог. – Или ты надеялся захватить меня врасплох?

Мальчик покраснел, в его глазах вспыхнуло возмущение.

– Я не хотел вас ограбить! Правда! Правда! Я… я убегал! Я… ах, мосье, отпустите меня!

– Всему свое время, дитя мое. И от кого же ты убегал, могу ли я узнать? От предыдущей жертвы?

– Нет! Отпустите меня, прошу вас! Вы… вы не понимаете! Он уже, наверное, гонится за мной. Прошу вас, ваша милость!

Проницательные глаза герцога под тяжелыми веками были прикованы к лицу мальчика. Внезапно они раскрылись шире, стали сосредоточенными.

– А кто этот «он», дитя?

– Мой… мой брат. Прошу вас…

Из проулка стремглав выскочил мужчина. При виде Эйвона он резко остановился. Мальчик задрожал и теперь сам вцепился в руку герцога.

– Ага! – рявкнул мужчина. – Если, ваша милость, этот щенок вздумал вас ограбить, он за это поплатится! Паршивец! Неблагодарная тварь! Ты пожалеешь, обещаю тебе! Ваша милость, тысяча извинений. Этот парнишка – мой младший брат. Я хотел проучить его за лень, а он вырвался…

Герцог поднес к тонко вырезанным ноздрям надушенный платок.

– Держись подальше, любезный, – произнес он надменно. – Без сомнения, проучить мальчишку розгами всегда полезно.

Мальчик теснее прижался к нему. Он не пытался убежать, но его руки конвульсивно сжимались. Вновь загадочный взгляд герцога скользнул по нему и задержался на коротко подстриженных медно-рыжих кудрях, растрепанных и спутанных.

– Как я сказал, розги полезны для мальчишек. Твой брат, говоришь ты? – Он перевел взгляд на смуглое, грубое лицо молодого мужчины.

– Да, монсеньор, мой брат. Я его растил со смерти наших родителей, а он мне вот как отплачивает. Он сущее проклятие, монсеньор, сущее проклятие!

Герцог задумался.

– Сколько ему лет, любезный?

– Девятнадцать, ваша милость.

Герцог оглядел мальчика.

– Девятнадцать. Что-то он не очень высок для своего возраста.

– Да что вы, ваша милость! А… а коли и так, вина не моя! Я… я хорошо его кормил. Да вы его не слушайте! Он змееныш, волчонок, сущее проклятие!

– Я тебя избавлю от этого проклятия, – невозмутимо сказал герцог.

Тот ошарашенно на него уставился.

– Это как же, ваша милость?

– Полагаю, он продается?

В руку герцога прокрались ледяные пальцы и стиснули ее.

– Продается, ваша милость? Вы…

– Я, пожалуй, куплю его, мне нужен паж. Его цена? Луидор? Или проклятия ничего не стоят? Интересный вопрос…

Глаза мужчины заблестели хитрой алчностью.

– Он хороший мальчик, монсеньор. Работящий. И очень мне нужен. Да я же и люблю его. Я…

– За твое проклятие я даю золотой.

– Ну нет, ваша милость! Он стоит больше. Куда, куда больше!

– Так оставь его себе, – сказал Эйвон и пошел дальше.

Мальчик нагнал его, вцепился ему в локоть.

– Ваша милость, возьмите меня к себе! Молю вас! Я буду вам хорошо служить, клянусь! Возьмите, возьмите меня!

Его светлость остановился.

– Глупец я или нет? – сказал он по-английски, извлек из жабо брильянтовую булавку и поднял ее так, что камень засверкал и заиграл в свете фонаря. – Ну как, любезный? Этого достаточно?

Мужчина уставился на булавку, словно не веря своим глазам. Он протер их и шагнул вперед, не отводя от нее взгляда.

– За это, – сказал Эйвон, – я покупаю твоего брата. Его тело и душу. Ну?

– Дайте ее, – прошептал мужчина и протянул руку. – Мальчишка ваш.

Эйвон бросил ему булавку.

– Мне кажется, я сказал тебе, чтобы ты держался подальше. Ты оскорбляешь мой нос. Дитя, следуй за мной! – И герцог пошел по улице, а мальчик поспешил за ним на почтительном расстоянии.

Наконец они добрались до улицы Сент-Оноре и до дома Эйвона. Он вошел в ворота, не посмотрев, следует ли за ним его покупка, пересек двор и поднялся к высокой, усаженной шляпками гвоздей двери. Лакеи, низко кланяясь, впустили его, смерив недоуменными взглядами жалкую фигурку, проскользнувшую в дом следом за ним,

Герцог сбросил плащ на руки лакею и отдал треуголку другому.

– Мистер Давенант? – спросил он.

– В библиотеке, ваша светлость.

Эйвон небрежной походкой направился через вестибюль к двери библиотеки. Она открылась перед ним, и он вошел, кивком велев мальчику следовать за ним.

Хью Давенант сидел у камина с раскрытым томиком стихов в руке. Он поднял глаза на вошедшего и улыбнулся.

– Так как же, Джастин? – Тут он увидел у двери съежившегося мальчика. – Хм! А это что такое?

– Вполне уместный вопрос, – заметил герцог, подходя к камину и протягивая к огню изящно обутую ногу. – Каприз. Этот грязный и оборванный член рода людского принадлежит мне.

Все это он сказал по-английски, но мальчик, видимо, понял, потому что покраснел и низко опустил кудрявую голову.