Джорджетт Хейер
Смятение чувств
Библиотека в поместье Фонтли, подобно большинству основных помещений в вытянутом здании, бывшем когда-то монастырем, выходила окнами на юго-запад, откуда открывался вид на запущенные сады и кленовые насаждения, служившие защитной лесополосой и заслонявшие от взора однообразие простирающихся дальше топей Даже солнечным мартовским днем свет не заглядывал в готические окна, отчего и комната, и ковер, и шторы, и тисненые кожаные корешки книг в резных шкафах казались такими же сумрачными, вылинявшими, как и униформа человека, который недвижно сидел за письменным столом, сцепив руки на кипе бумаг, и не сводил взгляда с желтых нарциссов, кивавших на ветру, устремлявшемся за утлы здания и проносившемся, подобно тени, над некошеной лужайкой На униформе, такой же вытертой, как и ковер, виднелись желто-коричневые нашивки и серебряные галуны 52-го полка, но, при всей своей поношенности, она казалась какой-то еще и несообразной, неуместной в этой тихой комнате, впрочем, таким же неуместным чувствовал себя и носивший эту форму человек Однако человек этот не должен был чувствовать себя так, дом в Фонтли был местом его рождения и принадлежал ему, но его взрослые годы прошли в местах, весьма отличающихся от тихих топей и пустошей Линкольншира, а переход от величия Пиренеев был слишком внезапен и сопровождался обстоятельствами слишком ужасными, чтобы казаться ему чем-то иным, нежели просто дурным сном, от которого его вот-вот поднимет на ноги команда «в ружье!», или побежавший в панике мул, поваленный оттяжками его палатки, или просто бивачная суматоха на рассвете.
Письма из Англии настигли его в последний день января. Сначала он прочитал письмо от матери, написанное в смятении от тяжелой утраты и доводящее до его сведения через едва различимую череду наползающих друг на друга строчек, что его отец умер. Никогда не удостаиваясь большего, нежели шапочное знакомство с покойным виконтом, он был скорее потрясен, чем опечален. Лорд Линтон, хотя и был грубовато-добродушным и благожелательным, когда сталкивался с кем-либо из своих отпрысков, не был наделен семейными добродетелями. Он предпочитал общество своего близкого друга принца-регента обществу собственной семьи и поэтому проводил очень мало времени в своем доме и вовсе не предавался размышлениям по поводу надежд и стремлений единственного выжившего сына и двух дочерей.
Лорд погиб на охоте, при первом же залпе, стреляя дуплетом на скаку, – неудивительный конец для бесстрашного и зачастую безрассудного всадника. Что действительно удивило сына, так это открытие, что, вопреки советам и увещеваниям, отец его поскакал на неопытной и норовистой молодой лошади, прежде никогда не опробованной в поле. Лорд Линтон был бесшабашным наездником, но не дураком; его наследник, зная, какой дикий переполох поднимали при первом залпе Кворн и Бельвуар, заключил, что он поскакал, намеренно выбрав молодую норовистую лошадь на пари, и перешел к той части письма, где содержался материнский наказ немедленно оставить армию и вернуться в Англию, ибо его присутствие дома было крайне необходимо.
Новый лорд Линтон (правда, прошло еще много недель, прежде чем он стал с готовностью откликаться на непривычное обращение после «капитана Девериля») не сумел отыскать в письме своей матери какой-либо веской причины, по которой ему следовало бы пойти по столь претившей ему стезе. Письмо от поверенного в делах лорда Линтона было менее пылким, но более ясным.
Он прочел его дважды, прежде чем его мозг сумел объять ужасающую новость, и еще много раз, прежде чем он положил его перед своим полковником.
Никто не мог бы быть добрее к нему, да никому другому Адам Девериль и не смог бы показать это письмо. Полковник Колборн прочел его не изменившись в лице и не проявил никакого непрощеного сочувствия.
– Вы должны ехать, – сказал он. – Я немедленно дам вам отпуск, чтобы ускорить дело, но, конечно, придется оставить армию. – Потом, догадавшись о мыслях, бродивших на застывшем лице Адама, он добавил:
– Год назад еще могли быть какие-то сомнения, каким путем вас должен повести долг, но теперь их нет вовсе. Мы скоро обратим Сульта[1] в самое настоящее бегство. Я не скажу, что вас не будет не хватать, – будет, и еще как! – но ваше отсутствие не повлияет на дела здесь. Знаете, в этом нет никакого сомнения: вы должны ехать домой, в Англию.
Он, конечно, знал это и, не споря ни со своим полковником, ни со своей совестью, отплыл на первом же доступном транспорте. После короткой остановки в Лондоне на почтовых лошадях поскакал в Линкольншир, предоставив своему поверенному в делах вникнуть в круг своих новых обязанностей, а своему портному – доставить с возможной поспешностью одежду, приличествующую штатскому джентльмену в глубоком трауре.
Одежда еще не прибыла, но весть о том, что его полк отличился в битве при Ортизеях, достигла Фонтли, сделав Адама одновременно ликующим и несчастным; а мистер Уиммеринг появился в Фонтли за день до этого. Он провел ночь в поместье, но младшая мисс Девериль придерживалась мнения, что ему выпало не более чем два-три часа сна, поскольку он оставался взаперти вместе с ее братом до рассвета. Он был очень учтив с дамами, так что было немилосердно с ее стороны уподобить его предвестнику беды. Он также был очень учтив с новым виконтом и очень терпелив, отвечая на все его вопросы, не подавая виду, что находит его удручающе несведущим.
Адам сказал с улыбкой в усталых серых глазах:
– Вы, должно быть, считаете меня дураком за то, что я задаю вам так много глупых вопросов. Но, видите ли, я новичок. И никогда не имел дела с подобными вещами. Я не разбираюсь в них, а должен был бы.
Нет, мистер Уиммеринг не считал его светлость дураком, зато глубоко сожалел, что покойный виконт не считал нужным посвящать его в свои тайны. Но покойный виконт не считал нужным посвящать в свои тайны даже собственного поверенного в делах: на фондовой бирже заключались сделки, к которым привлекались агенты, неизвестные Уиммерингу Он с печалью сказал:
– Я бы не мог посоветовать его светлости вложить свои деньги так, как он порой это делал. Но он был оптимистом по натуре – и я должен признать, что иногда ему везло в предприятиях, которые я как поверенный в делах ни за что бы ему не порекомендовал. – Он освежился щепоткой табаку из видавшей виды серебряной табакерки, по которой постукивал кончиком тонкого худого пальца, и добавил:
– Я был хорошо знаком с вашим почтенным родителем, ваша светлость, и долгое время был убежден, что он надеялся вернуть былое процветание поместью, которое унаследовал и которое, как он знал, должно, согласно естественному ходу вещей, перейти впоследствии в ваши руки. Рискованное и, увы, неудачное предприятие, в которое лорд ввязался незадолго до своей безвременной кончины… – Поверенный в делах прервался и перевел взгляд с лица Адама на покачивающиеся вдали верхушки деревьев за садами. К ним, очевидно, он и обратил остаток своей речи:
