Граф, пытаясь не выказать своего омерзения, вновь обратился к Элизабет. Нужно произнести слова вслух, хотя последствия могут быть непредсказуемы. Но внезапно на него нахлынуло столь неодолимое бессилие, что он безвольно обмяк в кресле и, судорожно сглотнув, промолчал. Однако и Элизабет, и Тревор держались совершенно спокойно. Слишком спокойно. Значит, новостей нет.
— Прошло два дня, а от Сабрины никаких известий. Ни слова, ни объяснений, ни знака. Значит, и вы ничего не узнали? Тебе превосходно известно, Элизабет, что она не покинула бы дом без серьезных причин.
Он вынул из кармана халата клочок смятой бумаги и махнул в сторону Элизабет, внучки, которую он пытался любить, воспитывать и защищать и которой все это было абсолютно не нужно. Страх клещами стискивал его горло, змеей шевелился в желудке.
— Нельзя же всерьез принимать эту пустую записку, которую она мне оставила. Проклятие, в чем же дело? Она сообщает, что не может оставаться здесь и решила перебраться в Лондон, к тете Берсфорд.
Кобыла Сабрины, охромевшая, с исцарапанными ногами, вернулась вчера в конюшню. При одной мысли об этом у графа кровь леденела в жилах.
— Только не смейте говорить мне о подавленном духе, сердечных терзаниях и прочей чепухе. Мне нужна правда, Элизабет, и надоели твои бесконечные увертки.
Элизабет гордо выпрямилась, похожая на призрак своей бледностью и худобой, но тут же нервно переступила с ноги на ногу. Что сказать этому дряхлому старикашке, ее полновластному господину, тирану, даже не позволявшему сидеть в его присутствии? Она хотела причинить ему как можно больше боли: он заслужил это, но страх останавливал ее. Элизабет стала еще бледнее, и ее лицо почти слилось со стеной, у которой стояло кресло деда. Она замерла, не выказывая ни страха, ни презрения, а затем, едва сдерживая улыбку, заявила:
— Я не лгу, дедушка, и знаю только то, что рассказала тебе. Сабрина со мной не откровенничала, мне нечего добавить.
— Элизабет просто не хочет причинять вам лишней боли, сэр, — вкрадчиво вмешался Тревор, нежно сжимая костлявую руку жены. — Пойдем, дорогая, не стоит расстраивать дедушку. Нельзя же всю жизнь выгораживать сестру.
Глаза Элизабет широко распахнулись. Она почувствовала нараставшее возбуждение мужа, жестокое удовольствие в решимости нанести смертельный удар, но сама по-прежнему боялась злосчастного старика, все еще удерживавшего в руках бразды правления. Он не выпустит их до самой смерти! По-прежнему будет терзать и унижать ее, а у нее нет ни сил, ни воли обороняться. И он победит, победит, как всегда.
Она словно сжалась, увяла на глазах, только губы брезгливо скривились. Но последующие слова деда явились последней каплей. Пусть убирается в ад, где ему самое место!
— Ну, девчонка, — прогремел он с силой, неожиданной для столь немолодого человека, — не стой здесь, как безмозглая корова! Выкладывай немедленно все, что знаешь о Сабрине, иначе, клянусь Богом, ты понесешь наказание! Надоела твоя так называемая истина, в которой нет ни капли правды!
Элизабет откинула голову, как от удара, и вернула мужу пожатие. И даже заставила себя небрежно повести плечами.
— Простите, милорд, но все обстоит так, как говорит Тревор. Мне не хочется огорчать вас, но, поскольку вы настаиваете, готова признаться во всем начистоту. Сабрина меня ревновала. Хотела сама заполучить Тревора.
Из горла старика вырвалось глухое грозное рычание, и Элизабет осеклась.
— Любимая, — елейно запел Тревор, — ты должна открыть его сиятельству все, до конца. Так продолжаться не может. В конце концов, твоей сестры нет уже два дня, и граф тревожится за нее. Ну же, не молчи!
Его пальцы хищно сжались, и Элизабет невольно поморщилась. Она ненавидела боль и боялась ее, и он прекрасно знал это, еще с брачной ночи, когда она молила его о пощаде, а он не слушал, лишь безжалостно улыбался, наслаждаясь муками, которым ее подвергал. Элизабет попробовала высвободить руку, и Тревор не воспротивился. Она глубоко вздохнула.
— Мне очень жаль, милорд, но Сабрина пыталась соблазнить Тревора и тем самым очернить его в ваших глазах. Она надеялась, что после этого он будет вынужден покинуть наш дом и меня.
Прекрасная речь! Элизабет была довольна собой. Голос ее звенел чистосердечием, глаза сверкали, но старик недоверчиво уставился на нее и проскрипел:
— Что за вздор, девочка? Сабрина в роли совратительницы? Да это просто чушь! Она с первого взгляда невзлюбила его, и хотя ничего не говорила мне, я все понял! Бедняжка старалась скрывать свою неприязнь, как могла, но от меня ничего не утаишь. Опять твои выдумки!
— Я говорю чистую правду, дедушка. К чему мне врать? Ведь это она убежала из дому, не я. Так вот, я видела все собственными глазами. Слышите? Собственными! Она попросила Тревора проводить ее в портретную галерею под предлогом показать ему портрет бабушки Камиллы. Стоило им остаться наедине, как Сабрина, в полной уверенности, что их никто не видит, бросилась ему на шею и стала целовать.
Элизабет запнулась, но тут Тревор, с самым искренним видом глядя на графа, продолжил:
— Я предупредил Сабрину, милорд, что хотя испытываю к ней глубочайшее уважение, но ни за что не предам Элизабет. Пояснил, что для меня она всего лишь сестра и навсегда останется таковой. Она страшно обозлилась, милорд, и пригрозила донести вам, что я пытался взять ее силой. Но Элизабет скрывалась в нише, сэр, и все видела. Мы не стали бы так нагло лгать, сэр. Такова, к сожалению, печальная реальность.
— Именно тогда я была вынуждена сказать ей, что собственными глазами наблюдала всю постыдную сцену, — добавила Элизабет. — Должно быть, она сообразила, что навек погубила свою репутацию.
Противный, гнусный старикашка поспешно отвел глаза, уставясь сначала на свои узловатые пальцы, потом на ревущий в камине огонь. Нужно же было так натопить! Здесь дышать нечем!
Зловещую тишину прерывало лишь тихое потрескивание дров.
— Итак, вы пытаетесь заставить меня поверить, будто Сабрина сбежала из дому после благородного отречения от ее прелестей Тревора?
— Скорее всего так и было, — спокойно и с очевидным сожалением подтвердил Тревор. — Вероятно, она была убита собственным непростительным поведением и испугалась, что вы обо всем проведаете. Но, милорд, ей следовало бы знать, что истинный джентльмен, к коим я себя причисляю, не позволит себе унизить даму подобным образом. Что до Элизабет, я уверен, что она уже простила сестру, не так ли, дорогая?
Его пальцы вновь сомкнулись на руке Элизабет, и та с готовностью кивнула:
— Разумеется. Тревор прав, дедушка. Сабрине известно, как искренне я ее люблю. И постараюсь обо всем забыть. К тому же ее положение не слишком устойчиво. Она по праву может считаться старой девой, и неудивительно, что завидует мне и хочет отнять у меня мужа. Но мои симпатии к ней неизменно глубоки.
