же философическим спокойствием, с каким воспринимала и прочие ниспосланные ей испытания, и теперь, будучи уже в преклонных летах, была вознаграждена за это спокойствие возможностью видеть в зеркале свое отражение: огромную и плотную, почти без морщин, бело-розовую массу, посреди которой обозначалось то, что было некогда лицом, маленькое, оно словно ожидало момента, когда его извлекут из-под завала. Гладкие уступы двойных подбородков вели вниз, в туманную даль все еще белой, как снег, груди, скрытой под ворохом белых шелков, скрепленных миниатюрным портретом покойного мистера Мингота и обрамленных с боков и внизу черным шелком, волны которого перехлестывали через парапет вместительного кресла и качали на своей поверхности двух чаек – крохотные белые ручки миссис Мингот.
Груз разросшейся плоти давно уже воспретил своей обладательнице спускаться и подниматься по лестницам, и со свойственной ей независимостью и бесцеремонностью она переместила на первый этаж как комнаты для приемов, так и личные свои покои (что было, конечно, вопиющим нарушением всех соблюдаемых Нью-Йорком правил), и потому, сидя с ней возле окна гостиной на первом этаже, ты мог невзначай увидеть (сквозь вечно распахнутую дверь с отведенной в сторону портьерой из желтого дамаста) спальню хозяйки: гигантских размеров низкую кровать, убранную роскошно, под стать дивану, туалетный стол, покрытый кружевной скатертью с легкомысленными оборками, и зеркало в золотой раме. Визитеров несколько и пугала, и восхищала чужеродность всего этого убранства, словно переносившего их в атмосферу французских романов и приглашавшего к участию в сценах, степени аморальности которых простой американец был не в силах даже вообразить. Вот точно в таких покоях и принимали своих любовников героини их книг, эти развратницы из Старой Европы, в таком антураже и творили они свои непристойности! Ньюленд Арчер мысленно переносил любовные сцены «Мсье де Камора» [10] в спальню миссис Мингот и развлекал себя, представляя, как выглядела бы ее безупречно добродетельная жизнь в окружении предметов, так и зовущих к прелюбодейству; он думал (не без доли восхищения), что если этой несокрушимой в своей смелости женщине вдруг сейчас понадобился бы любовник, то и любовника бы она себе раздобыла с легкостью.
К большому облегчению наших визитеров, графини Оленска в гостиной ее бабки не оказалось. Та объяснила, что графиня отправилась на прогулку; делать это при таком ярком солнечном свете, да еще в час, обычно всеми посвящаемый покупкам, выглядел деянием не слишком деликатным для женщины, так или иначе себя скомпрометировавшей. Однако, удалившись, она избавила их от своего присутствия во время визита и от той легкой тени, которой ее сомнительное прошлое могло бы омрачить лучезарность предуготовленного им будущего. Визит прошел, как и ожидалось, успешно. Престарелая миссис Мингот с восторгом отнеслась к известию о помолвке, которую прозорливая родня давно предвидела, долго обсуждала и приняла на семейном совете, а обручальное кольцо с сапфиром, изящно вправленным в почти незаметные лапки, было ею всецело одобрено.
– Оправа сделана по современной моде, – пояснила миссис Уэлланд, – камень она подчеркивает превосходно, но традиционному вкусу может показаться бедноватой. – И миссис Уэлланд покосилась на будущего зятя, как бы прося ее извинить.
– Традиционному вкусу? Надеюсь, это не меня, дорогая, вы имеете в виду? Я люблю новшества, – молвила прародительница, поднося кольцо к своим маленьким глазкам, чей блеск никогда еще не умерялся очками. – Очень красиво, – заключила она. – И ново. Без предрассудков. В мое-то время довольствовались камеей с жемчужным ободком. Но, по правде говоря, красоту кольца более всего способна подчеркнуть рука! Не так ли, милый мой мистер Арчер? – Она взмахнула своей крохотной, с острыми ноготками и подушками старческого жира вокруг запястья ручкой: – Вот это мое кольцо делал в Риме великий Ферриджани. Надо, чтобы он и для Мэй постарался. Он, конечно, будет рад сделать для тебя кольцо, дитя мое! Какая крупная рука у тебя, однако… неужели это современный спорт так утолщает суставы? Но кожа белая… А когда будет свадьба? – вдруг прервала она себя и просверлила взглядом Арчера.
– О-о… – забормотала было миссис Уэлланд, но Арчер, улыбнувшись невесте, ответил:
– Как можно быстрее, если вы не против, миссис Мингот.
– Но им же, мама, надо дать время… чтобы узнать друг друга получше… – вмешалась миссис Уэлланд, умело изображая озабоченность и сомнение.
– Узнать друг друга? – вскинулась глава рода. – Чушь! В Нью-Йорке все и всегда всё знали и знают! Пусть будет так, как хочет молодой человек. Пожените их перед постом. Хватай момент, пока вино еще пенится! Я теперь, что ни зима, из пневмоний не вылезаю, а ведь собираюсь дать свадебный завтрак…
Вся эта последовательность важных заявлений была воспринята как должно – с шутливой недоверчивостью, благодарностью и любезной, сдержанной веселостью. Общий тон благодушной любезности, возобладавший под конец визита, был снят появлением в открытой двери графини Оленска в шляпе, мантилье и в сопровождении совсем уже неожиданной фигуры Джулиуса Бофорта.
Встречено это было неясными возгласами одобрения и приветствиями со стороны гостей, а миссис Мингот, протянув банкиру руку с образчиком от Ферриджани, воскликнула: «Ха! Бофорт! Вот уж нежданно-негаданно. Какое редкое удовольствие!» (Она усвоила иностранную манеру обращаться к мужчинам по фамилии.)
– Благодарю. Хотел бы иметь возможность доставлять вам удовольствие почаще, – как всегда, легко и чуть надменно, парировал гость, – но я весь в делах, а тут вдруг встречаю на Мэдисон-сквер графиню, и она была так добра, что разрешила мне проводить ее домой.
– Ах, надеюсь, теперь, когда Эллен здесь, в доме нашем станет повеселее! – с дерзким вызовом вскричала миссис Мингот. – Садитесь, садитесь, Бофорт: придвиньте вон то кресло, желтое, и мы с вами немножко посплетничаем! Я слыхала, что бал ваш был просто изумителен и, я так понимаю, вы миссис Лемюель Стратерс пригласили?
Она совершенно забыла про своих родственников, и те потянулись в прихожую, провожаемые Эллен Оленска. Престарелая миссис Мингот всегда питала склонность к Джулиусу Бофорту и даже восхищалась им, чувствуя в нем родственность натуры – волевой, холодной, умеющей подчинять и властвовать вопреки правилам и добиваться своего, действуя самыми короткими путями. Вот теперь ее разбирало любопытство относительно решения Бофортов принять у себя (впервые!) миссис Лемюель Стратерс, вдову Стратерса – короля ваксы, прервавшей за год до этого свое длительное пребывание в Европе, чтобы начать осаду маленькой, но неподатливой крепости под названием «Нью-Йорк».
– Конечно, если вы и Регина решились ее принимать, вопрос исчерпан. Что ж, нам нужна новая, свежая кровь, да и деньги новые не помешают. К тому же, я слышала, она все еще хороша собой… – И леди плотоядно улыбнулась.
В холле, где миссис Уэлланд и Мэй набрасывали на плечи свои меха, Арчер заметил в улыбке обращенной к нему графини Оленска легкий вопрос.
– Вы, конечно, уже знаете… насчет меня
