— Ах, Петрус! Куда же ты нас привел!..
Но у Петруса в голове сложился новый план обороны.
Когда пятеро одержимых заорали: «За ножи! За ножи!» — ибо плотник и Туссен скоро обрели голос и присоединились к угрозам приятелей, — Петрус ответил кличем: «На баррикады!», ни разу не звучавшим на улицах Парижа с того памятного дня, которому это оборонительное сооружение дало историческое имя.
Известно, что позднее парижане вознаградили себя за молчание, продолжавшееся двести пятьдесят лет.
Крикнув «На баррикады!», Петрус увлек за собой Жана Робера, заставил Людовика подняться, и они отбежали в угол комнаты, в одно мгновение отгородившись от наступающих столами и скамьями.
Петрус воспользовался минутной передышкой, которую дала им победа, и сорвал с окна позолоченную когда-то палку, на которой висели шторы; завладеть этой палкой с самого начала схватки было его целью. Жан Робер прихватил свою трость. Людовик удовольствовался оружием, данным ему природой.
В одно мгновение друзья оказались под защитой импровизированной крепости.
— Посмотрите-ка, — обратился Петрус к товарищам, указывая на дальний угол бастиона, где были свалены в кучу пустые бутылки, осколки тарелок, раковины от устриц, старые вилки, ножи без ручек, ручки без лезвий. — Как видите, снарядов нам хватит!
— Хватит, конечно, — подхватил Жан Робер, — а вот не ранен ли кто-нибудь из нас? Что до меня, то я удары раздавал, но не получал.
— Я тоже жив и здоров! — отозвался Петрус.
— А ты, Людовик?
— Мне кажется, кто-то ударил меня кулаком между челюстью и ключицей; но беспокоит меня не это.
— Что же тебя беспокоит? — поинтересовался Жан Робер.
— Я бы хотел знать, почему от того человека, с кем я в последний раз сцепился, так несло валерьянкой.
В эту минуту толпа взревела, встревожив и без того не на шутку обеспокоенных молодых людей.
Вид разъяренной толпы пробудил в простолюдинах чувства, противоположные тем, которые испытывали молодые люди.
Плотник и его товарищи понимали, что это подоспела подмога.
Жан Робер с друзьями видели, что для них это новые враги.
Естественно, людям свойственно испытывать симпатию к себе подобным.
Бросая свирепые взгляды на молодых людей, забившихся в своей крепости, сбежавшееся на шум отребье окружило Жана Быка и его товарищей, спрашивая, что происходит.
Объяснить это было непросто, ведь плотник сам был виноват: он потребовал от молодых людей затворить окно.
Другой его промах был более серьезный: он получил от Жана Робера удар кулаком и удар ногой — первый разбил ему лицо, второй расшиб грудь.
Он рассказал толпе, что с ним произошло; но, как ни поворачивал он свою историю, ему не удавалось выйти из заколдованного круга: «Я хотел заставить затворить окно — оно осталось открыто! Я хотел наказать — сам оказался наказан!»
И толпа (как и положено ей), не лишенная здравого смысла, несмотря на предубеждение против «фраков», поняла, — да простится мне просторечное выражение: оно так точно выражает смысл этого понятия! — что Жан Бык остался в дураках, и подняла его на смех.
Плотника не было необходимости распалять.
Если раньше он был в ярости, то от этого смеха он просто обезумел.
Он поискал взглядом молодых людей и увидел, что они забаррикадировались в своем углу и отражают отчаянные атаки четверых его товарищей.
— Стойте! — крикнул он. — Дайте мне разделаться с «фраком»!
Но четверо его товарищей остались глухи.
Зато, правда, немыми их назвать было нельзя.
У Багра под глазом зияла рана: Людовик угодил в него осколком от бутылки.
Жан Робер раскроил табуретом голову Туссену.
Петрус концом палки через щель в баррикаде ранил кошатника в грудь, а каменщика — в бок.
Четверо раненых орали во всю мочь:
— Смерть им! Смерть им!
Сражение в самом деле походило на смертный бой.
Насмешки толпы, вид крови, стекающей по одежде собутыльников и по его собственной, привели Жана Быка в бешенство: он выхватил из кармана циркуль и со страшным этим оружием в руке шагнул к баррикаде.
Петрус и Людовик ринулись было ему навстречу, вооруженные бутылками и готовые размозжить плотнику голову; но Жан Робер, увидев, что остался единственный серьезный противник и нужно раз навсегда с ним покончить, схватил своих друзей за куртки и сдернул их с баррикады, пробил ногой брешь и вышел через нее с тросточкой в руке:
— Так вам мало? — спросил он у Жана Быка.
В толпе загоготали и захлопали в ладоши.
— Нет! — прорычал тот в ответ. — Я не успокоюсь, пока не воткну циркуль на шесть дюймов тебе в живот!
— Стало быть, вы признаете свою слабость и готовы на подлость, Жан Бык? Не можете меня одолеть и потому решили убить?
— Я хочу мщения, тысяча чертей! — выкрикнул плотник, приходя в возбуждение от собственных слов.
— Берегись, Жан Бык! — предупредил молодой человек. — Клянусь честью, ты никогда не подвергался такой опасности, какая грозит тебе в эту минуту.
Он обратился к толпе.
— Вы же люди; постарайтесь урезонить этого человека: вы видите, что я спокоен, а он потерял голову.
Человек пять отделились от толпы и встали между плотником и Жаном Робером.
Но это вмешательство не успокоило Жана Быка, а привело его в еще большее возбуждение.
Движением руки он оттолкнул всех пятерых.
— Ах, никогда мне не грозила такая опасность, как теперь! Ха-ха! Уж не этой ли тросточкой ты собираешься отмахнуться от моего циркуля? А?
И он взмахнул над головой своим остроконечным оружием; циркуль развернулся в воздухе и вытянулся не меньше чем на восемнадцать дюймов в длину.
— Вот в этом ты ошибаешься, Жан Бык, — проговорил молодой человек, — это не простая тросточка, это змея; если ты сомневаешься, — прибавил он, выхватив шпагу из хрупких ножен в виде трости, — вот ее жало!
Толпа взвыла от радости и содрогнулась от ужаса.
Пути назад не было: должна была пролиться кровь; все шло своим чередом по законам драматического искусства — чем дальше, тем интереснее.
— Ага! — с видимым облегчением выдохнул плотник, не чувствуя больше укоров совести. — Итак, ты тоже вооружен? Только этого мне и нужно!
Жан Бык наклонил голову, занес руку и, подставляя грудь под удар с неискушенностью сильного человека, бросился на юношу во фраке, вооруженного легкой шпагой.
Вдруг мощная рука схватила его за запястье и, с силой тряхнув, заставила выпустить циркуль, который, падая, воткнулся в пол.
