Он пах чистотой, безукоризненной чистотой. Как давно она не оказывалась так близко к безупречно чистому, накрахмален ному, идеально отглаженному мужчине.
Теперь она знала, что под подбородком у него маленький шрам – чуть ниже левого уголка рта. Тоненький, слетка изогнутый, длиной примерно в три четверти дюйма.
Она вовсе не хотела знать ни о шраме, ни о запахе свежести, мыла и крахмала. Не хотела знать ровным счетом ничего. Все три года после смерти Джека она едва замечала мужчин, а до этого не замечала никого, кроме Джека. И лишь изощренность судьбы заставила обратить мучительно пристальное внимание на лорда Безупречность.
– Лорд Ратборн, – заговорила Батшеба, все еще слегка задыхаясь и сгорая от смущения. Да, судьба распорядилась так, что она упала именно в его объятия.
– Вы сказали, что каждый из нас вращается в собственном кругу, – заметил Бенедикт. – И все же, как видите, эти круги пересеклись.
– Да, но мне необходимо срочно уйти, – с этими словами Батшеба отвернулась.
– Дело в том, что мы ищем учителя рисования.
Она повернулась и удивленно взглянула на виконта.
– Да, именно так. Для Лайла, моего племянника. Того самого молодого человека, который вчера так неудачно… э-э… вызвал раздражение мисс Уингейт. Собственно говоря, вот и он сам. – Виконт кивнул в сторону мальчика.
– Та девочка сказала, что мои рисунки всего лишь не очень хороши, – пояснил лорд Лайл. – А насколько они плохи на самом деле, скрыла. Но лорд Харгейт утверждает, что рисунки просто убоги.
Виконт молча взглянул на племянника, и тот торопливо добавил:
– Я имею в виду мисс Уингейт. Она была так добра, что высказала свое мнение. И как выяснилось, проявила излишнюю снисходительность.
Судя по всему, вчера Батшеба ошиблась, предположив, что ровно через девять с половиной минут Оливии придет в голову очередная идея. На самом деле оказалось, что дочка уже работала над ее осуществлением.
Определить ход творческой мысли было совсем не трудно: «Этот джентльмен, определенно, шишка, и у него куча денег», Подобно предкам из рода Делюси, молодого лорда Лайла она восприняла как «знак».
Батшеба уже не торопилась уйти. Напротив, одного лишь упоминания о занятиях рисованием оказалось достаточно, чтобы она остановилась и начала считать, сколько уроков и по какой цене позволят переехать в приличный район не позже, чем через месяц.
– У Оливии на все имеется собственное мнение, – заметила она. – Но хуже всего то, что она никогда не держит его при себе.
– И все же она права, – возразил Ратборн. – Парень совсем не умеет рисовать. И если не научится, то не сумеет осуществить собственные честолюбивые замыслы.
– Честолюбивые замыслы? – словно эхо, повторила Батшеба. Слова так удивили, что она даже перестала считать. – Неужели для этого недостаточно просто жить?
Она обратилась к молодому лорду Лайлу:
– В один прекрасный день вы проснетесь маркизом Атертоном. И тогда сможете рисовать, писать картины, даже ваять скульптуры – и делать все это как угодно плохо. Никому не придет в голову искать недостатки. Знакомые будут восхищаться вашей чувствительностью или скажут, что вы по-своему видите и понимаете прекрасное. Они будут выпрашивать произведения, а потом пристроят их в конюшне или в комнате, которую обычно отводят нежеланным гостям – чтобы те поскорее уехали. Так зачем же, ради всего святого, вам утомляться и скучать на уроках?
– Я знаю, что когда-нибудь ко мне перейдет титул маркиза Атертона, – ответил мальчик. – Но ведь этого мало. Я хочу стать настоящим исследователем, путешественником и изучать сокровища Египта. А исследователь обязательно должен уметь рисовать.
– Вы сможете нанять художника, и он будет выполнять все необходимые зарисовки, – не сдавалась миссис Уингейт.
– Думаю, тебе стоит прислушаться и понять намек, – вступил в разговор Ратборн. – Судя по всему, леди вовсе не сгорает от нетерпения давать тебе уроки.
– Вы не слишком внимательно слушали, – возразила Батшеба. – Я сказала совсем не это.
– Прекрасно понимаю, что вы имели в виду, – тут же отозвался Перегрин. – Боитесь, что я отнесусь к занятиям несерьезно.
– Да, тебе предстоит удостовериться в серьезности собственных намерений, – согласилась Батшеба и постаралась трезво взглянуть на ситуацию, убрав с переднего плана ярко сияющую кучу денег. – Лорд Ратборн наверняка понимает, что для тебя придется создать определенные условия. Как бы там ни было, а продолжать дискуссию здесь, на крыльце, не самый лучший вариант.
Она позволила себе посмотреть на виконта и встретила прямой, открытый взгляд. Казалось, в темных глазах блеснула искра облегчения.
Конечно, отсвет тут же погас, но все же это было своего рода чувство, разве не так?
Она должна понимать: если Ратборн узнал ее имя, значит, узнал и все остальное. Вряд ли хоть один представитель британского бомонда сомневался относительно репутации Батшебы Уингейт.
Раз так, разговор об уроках не мог идти всерьез: виконт ни за что не наймет ее в качестве учительницы. А сюда явился лишь для того, чтобы удовлетворить каприз племянника… или, возможно, свой собственный.
Вероятно, он думал об отношениях иного плана, а племянник всего лишь дал удобный повод.
Никто не ожидает от мужчины, пусть даже и безупречного, соблюдения обета безбрачия. Свет будет считать его воплощением благородных идеалов даже в том случае, если он заведет любовницу, но сумеет сохранить связь в секрете.
– О каких определенных условиях вы говорите? – поинтересовался юный лорд Лайл.
– Мы занимаем время леди и отрываем ее от других учеников, – перебил Ратборн. – Давай обсудим тему в другое время, Перегрин.
– Да, будьте так любезны, – поддержала Батшеба, гордо подняв голову. – А если все же решите брать уроки, напишите мне на имя мистера Попхема, хозяина этого магазина. Всего доброго.
С пылающим лицом и полными слез глазами она поспешно удалилась.
Батшеба оказалась права: Оливию действительно посетила идея, а лорд Лайл выступил в качестве знака.
Идея постепенно зрела в голове уже около года – с тех самых пор, как мать и дочь приехали в Лондон.
В Лондоне оказалось совсем не так весело, как в Дублине. Здесь мама сразу установила множество правил. Теперь приходилось каждый день ходить в школу и скучать на уроках сухих нудных учительниц.
В Дублине, пока был жив папа, жизнь шла куда интереснее. Мама не была такой строгой. Больше смеялась. Придумывала интересные игры и рассказывала забавные истории с продолжением.
Как только папа умер, все сразу изменилось. Он просил их не горевать, потому что, по его собственным словам, никогда не жил так весело, как с женой и дочкой. И все же его так не хватало! Оливия плакала куда больше, чем он мог бы одобрить. Да и мама не отставала.
