Взор Агнес затуманился.
— Сам Господь послал вас сюда, миледи, вроде как в благословение. Мы все так считаем и очень извиняемся за встречу, которую оказали вам по приезде. Все знают, что я слушаю ваши речи, будучи личной горничной, и расспрашивают всякий день, чтобы удостовериться, известно ли вам, как мы благодарны.
— Спасибо, — просто сказала Дженни и с кривой усмешкой добавила; — Если честно, должна вам признаться, что идея получить прибыль от турниров, станков и всего прочего — шотландская, вы ведь знаете, до чего мы экономны.
— Вы теперь англичанка, простите за прямоту.
Вышли замуж за нашего лорда и стали одной из нас.
— Я шотландка, — спокойно молвила Дженнифер. — И ничто этого не изменит, даже если бы я пожелала.
— Да, только завтра на турнире, — с отчаянной решимостью продолжала Агнес, — мы надеемся — все, и в Клейморе, и в деревне, — что вы будете сидеть на нашей стороне.
Дженни разрешила слугам замка присутствовать на турнире либо завтра, в самый важный день, либо послезавтра, и за крепостными стенами царила атмосфера напряженного ожидания, взбудоражившая всех, кто там жил и работал.
От необходимости отвечать на невысказанный вопрос Агнес о том, где она намерена сидеть на турнире, Дженни избавило появление всадников, готовых сопровождать ее со двора. Она предупредила Ройса, что намерена посетить павильон Мерриков на западном краю долины, и он согласился лишь при условии, что ее проводят туда его люди. Во дворе она увидала эскорт, который Ройс, видимо, счел необходимым: все пятнадцать его личных охранников, включая Арика, Стефана, Годфри, Юстаса и Лайонела, верхом и с оружием.
При ближайшем рассмотрении долина с яркими, красочными навесами и палатками, полосатыми павильонами выглядела еще живописнее и праздничней, чем показалось Дженнифер с обходной стены. На каждом свободном пятачке проходили тренировочные поединки, перед каждой палаткой, в которой расположился рыцарь, были воткнуты в землю его флаг и копье. И все пестрело разнообразными цветами — шатры в широкую красную, желтую и синюю полосу; знамена, щиты и флажки с изображениями красных соколов, золотых львов, зеленых решеток, а некоторые стяги почти полностью были покрыты таким изобилием символов, что Дженни не могла сдержать улыбки.
За откинутыми пологами больших палаток она видела роскошные ковры и белоснежные полотняные скатерти, расстеленные на столах, за которыми семьи рыцарей обедали на серебряных блюдах и пили из драгоценных кубков. Некоторые восседали на пышных шелковых подушках, у других были стулья, столь же изящные, как в большом зале Клеймора.
То и дело звучали приветствия, обращенные к рыцарям Ройса их приятелями, но хотя эскорт ни разу не остановился, все же потребовался чуть ли не целый час, чтобы проложить путь через долину к западному склону холма. Как и в реальной жизни, шотландцы не позволили себе смешаться с ненавистными англичанами — долина входила в английские владения, но северный холм принадлежал Шотландии. Больше того, западный склон был французской провинцией. Поскольку ее родичи прибыли в Клеймор одними из самых последних, их палатки приткнулись на северном склоне с краю, высоко над другими. А может быть, нехотя подумала Дженни, отец предпочел это место, чтобы стоять вровень с горделиво высящимся замком Клеймор.
Она оглянулась на раскинувшиеся вокруг «вражеские лагеря», подчинившиеся на время законам мирной жизни. Веками копившаяся ненависть была ненадолго отринута, и все стороны блюли древнюю традицию, гарантирующую любому рыцарю беспрепятственный проезд и спокойное проживание в ожидании турнира. Словно читая ее мысли, Стефан, ехавший рядом сказал:
— Наверно, впервые за многие десятилетия столько людей из трех наших стран пребывают на одной территории и не сражаются за нее.
— И я думала примерно о том же, — с удивлением призналась Дженни.
Хотя он обходился с ней с неизменной любезностью, Дженни чувствовала нарастающую неприязнь Стефана. Она догадывалась, что он считает ее неблагоразумной. Может быть — если б он, всякий раз попадаясь на глаза Дженни, так мучительно не напоминал ей о Ройсе, — она приложила бы больше стараний установить с ним такие же теплые отношения, как сложились у нее с Годфри, Юстасом и Лайонелом. Эта троица осторожненько балансировала на краю широкой пропасти, которая пролегла между нею и Рейсом, но из их поведения явствовало, что они по крайней мере понимают причины, толкнувшие ее на конфликт. Столь же определенно они были уверены в том, что разрыв ее с Рейсом трагичен, но не безнадежен. Дженни не приходило в голову, что брат гораздо лучше друзей знал, как болезненно переживает Ройс этот разрыв и как глубоко сожалеет о содеянном.
Причина сегодняшней доброжелательности Стефана не составляла для Дженни тайны — вчера отец известил ее о своем прибытии, и Бренна вложила собственное послание, которое она, не читая, передала Стефану.
Дженни отослала гонца обратно к отцу, сказав, что сегодня приедет к нему. Ей хотелось попытаться объясниться и извиниться за чересчур пылкое и несправедливое отношение к его намерению отправить ее в монастырь. Но самое главное, ради чего она здесь, — попросить у него прощения за невольное пособничество в гибели Уильяма.
Она не надеялась, что отец и остальные члены клана простят ее, но чувствовала необходимость побеседовать. По правде сказать, Дженни скорей ожидала, что с ней обойдутся как с отверженной, однако, останавливаясь перед палатками Мерриков, сразу увидела, что этого не произойдет. Отец стоял у входа в палатку, и прежде чем Стефан Уэстморленд успел спешиться и помочь ей сойти с седла, лорд Меррик сам обхватил Дженнифер за талию. Другие члены клана выскочили из шатров, и Дженни вдруг очутилась в объятиях, и ей пожимали руку Гаррик Кармайкл и Холлис Фергюссон. Даже Малькольм коснулся ладонью ее плеча.
— Дженни! — крикнула Бренна, когда смогла наконец подобраться к сестре. — Я так по тебе скучаю, — призналась она, яростно тиская Дженни в объятиях.
— И я по тебе, — отвечала Дженни охрипшим от переизбытка чувств голосом.
— Заходи, моя дорогая, — настаивал отец и, к полнейшему потрясению Дженни, сам принялся извиняться за то, что ошибочно истолковал ее желание уйти в монастырь вместо того, чтобы жить с мужем. Но это не принесло облегчения, а, напротив, только усугубило чувство вины.
— Это принадлежало Уильяму, — сказал отец, протягивая ей резной кинжал. — Я знаю, он любил тебя больше всех из нас, Дженнифер, и желал бы, чтобы он был у тебя. Ему хотелось бы, чтобы ты в его честь носила завтра этот кинжал на турнире.
