В какой-то миг Тамит вновь опередил Инару и вдруг услышал короткий вскрик, а после — страшный булькающий звук и в ужасе оглянулся. Девушка еще держалась в седле, но ее голова поникла, а тело раскачивалось из стороны в сторону Тамит развернул свою лошадь, схватил коня Инары за повод, остановил его и спешился. Девушка сползла ему на руки. Из ее спины торчала выпущенная наугад стрела.
Тамит не знал, что ему делать. Остаться на месте? Тогда их неминуемо настигнут.
Он усадил Инару в свое седло, впереди себя, и продолжил путь, моля богов сохранить девушке жизнь.
Ветер хлестал по лицу, зубы выбивали дробь. Холод и страх стучались в объятую мраком душу. Лицо окаменело, а тело было натянуто как струна. Над головой, в просветах туч, беспокойно вспыхивали и мерцали звезды. Вдали виднелись поросшие густым лесом холмы.
Внезапно из мрака выступили очертания каких-то строений. Тамит остановил коня, спрыгнул на землю и бросился вперед, держа Инару на руках. Ему повезло: это был храм, хорошо укрепленный и охраняемый, как все хеттские святилища. Хетты никогда всецело не полагались ни на небожителей, ни на богобоязненность или честность людей, зато свято верили в силу меча.
Тамит сбивчиво объяснил, что случилось, и его впустили внутрь.
Здесь, как и в других хеттских храмах, угадывалось присутствие чужой, нечеловеческой силы, чья власть поражала и угнетала, но сейчас египтянин не испытывал страха. Он надеялся, что эта сила поможет Инаре.
Жрецы унесли девушку, и Тамит подумал о том, что никогда не узнает, чья стрела сразила Инару — обуреваемых мщением хеттов, неведомых разбойников или всесильной судьбы.
— Если она очнется, позовите меня, — попросил египтянин.
Он неподвижно сидел в сумрачном помещении, полном запаха дыма, исходящего от жертвенников, и думал об Инаре, о ее жизнерадостности, которая казалась неисчерпаемой, о пламенной страстности, о беззаветной любви. Почему он был столь неразумен и беспечен, почему думал только о себе? Надо было послушать Кармела и оставить девушку в Хаттусе!
Сквозь каменные решетки окон стал просачиваться бледный свет, а его все не звали. Наконец из глубины коридора появился жрец, и Тамит вскочил на ноги.
— Она оставила нас. Мы не смогли ничего сделать: стрела насквозь пробила ей грудь. Скоро Великая Мать заберет ее к себе, чтобы когда-нибудь возродить в ином, лучшем качестве. Она не приходила в себя и не чувствовала боли. Мы совершили положенные обряды, теперь ты можешь с ней проститься, — спокойно произнес жрец.
Тамит, шатаясь, побрел за ним.
Причесанная и умащенная Инара лежала на широкой каменной плите. Ее прекрасное тело стало холодным и твердым как гранит, а лицо изменилось.
Тамит опустился на колени и припал к ее изголовью. Впервые в его душе не осталось ни капли света.
Да, наверное, так было лучше, лучше, что она не очнулась, а он не видел, как она умирала. Наверное, было бы ужасно, если бы она задыхалась и кашляла, истекая кровью, а в ее глазах отражалось нечеловеческое страдание.
И все же Тамит жалел, что не смог сказать ей последнего слова.
— Это я ее погубил, — в отчаянии произнес он.
Жрецы молчали.
Египтянин признался, кто она такая, но жрецы ответили, что не повезут девушку в Хаттусу, а похоронят здесь. Однако они обещали отправить табличку брату Инары, Кармелу. Тамит знал, что хетты сжигают покойников. Молодой человек понимал, что Инара должна быть похоронена по обычаям своего народа.
В последний раз взглянув на лицо своей юной супруги, Тамит поцеловал руку девушки и надел на ее запястье кожаный браслет.
— Я возвращаю его тебе, — прошептал он, — а взамен прошу у тебя прощения.
Тамит не помнил, как вернулся в Кемет. Его преследовали воспоминания о запахе смолистых ветвей, неистово пляшущем, жадном и жарком пламени, о том, во что превратилось тело Инары после того, как потух костер. Ее прах навсегда остался в святилище, а память о ней — в сердце Тамита.
Уна встретила обезумевшего и почерневшего от горя сына со слезами на глазах.
Тамит сутки напролет лежал в своей комнате и не хотел никого видеть, даже мать, даже Амени, который пришел в восторг от того, что отец вернулся домой. Тамит сравнительно легко перенес гибель Джемет, но уход Инары... Когда он наконец нашел в себе силы встать и выйти на свет, Уне показалось, что ее сын постарел лет на десять. Уголки его губ опустились, а глаза потухли.
Они сидели на увитой зеленью террасе, над головой летали ласточки, впереди открывался вид на величественный ряд дворцов и храмов, но погруженный в воспоминания Тамит ничего не замечал. Обычно египтяне выражали горе, посыпая голову землей, ударяя кулаками в грудь, разрывая на себе одежду и царапая ногтями лицо, но Тамит будто окаменел. Уне стало страшно, и она, глубоко вдохнув, сообщила:
— Ко мне приходила Тия.
— Тия? — Он, казалось, не понял, о ком говорит мать.
— Она хотела тебе напасать, а я сказала, что ты... женился. Тия ушла, но перед этим я узнала от нее, что их брак с архитектором Мерибом расторгнут по обоюдному согласию. Думаю, она мечтала соединиться с тобой.
По лицу Тамита скользнула тень.
— Я только что потерял свою супругу.
— Да, но... — Уна не решилась продолжить.
— Я попрошу Рамсеса отправить меня в самый дальний, забытый всеми ном. Я больше не хочу созерцать красоту и величие Фив. Я также не заслуживаю, чтобы обо мне упоминали как о человеке, в чьих жилах течет царская кровь. Рамсес желает увековечить свое имя от топей Северной Дельты до четвертых порогов Нила, тогда как я жажду только покоя.
Тамит произнес это с горечью и иронией, прежде ему не свойственной, и Уна не решилась возразить.
Ее сын позвал писца и велел написать прошение в ведомство фараона, а спустя две недели получил приказ явиться к одному из царских сановников.
Тамит отправился во дворец. Впервые в жизни он был совершенно равнодушен к своей судьбе. Былые надежды казались не более чем пьянящим и дурманящим зельем, странным, нелепым сном. Во дворце ему было сказано, что фараон рад тому, что один из его слуг сумел вовремя убежать от хеттов, что царь внимает его просьбе и согласен отправить его на службу в тот ном, какой Тамит пожелает избрать.
— Разумеется, служащие нужны не везде. Сейчас тебе зачитают список номов и городов, — сказал чиновник.
Он держался без подобострастия, но с должным уважением и время от времени с любопытством поглядывал на золотую пектораль на шее посетителя.
Писец принялся читать, а Тамит погрузился в думы о своих безнадежных грезах. Как же долго он сооружал в своих мечтах, в своих мыслях и сердце эту непомерную пирамиду, сооружал для того, чтобы однажды одна-единственная смерть смогла разрушить ее до основания!
