— Сюзан, где ты? Ты слышишь меня?
— Да, слышу.
— Ты ведь понимаешь, что я чувствую?
— Да, конечно.
— Могу ли я что-нибудь еще сделать для тебя? Я сделаю все, ты же знаешь, за исключением…
— Нет, спасибо тебе, Блейк. Я иду спать. Спокойной ночи.
— Это будет лучше всего, — согласился он. — Спокойной ночи, Сюзан. — Его голос потерялся вдали, и Сюзан положила трубку.
Как она только могла думать вчера ночью — это было всего лишь вчера — что физическая связь между ними может воссоединить их?!
Поднимаясь вверх по лестнице, она внезапно начала плакать и уже не могла остановить потока слез. Она разделась, выкупалась и легла в постель, непрестанно вздрагивая от плача. Она поняла, что оплакивает нечто большее, чем смерть отца.
На следующий день она открыла двери Джону и Марсии с ощущением жажды близости с ними. Вчера она в конце концов успокоилась только от надежды на встречу с детьми. Сюзан постоянно напоминала себе: «Завтра приедут Джон с Марсией!» И ее одиночество освещалось ярким лучом света и утешения. Она льнула к ним со страстной любовью. Это ее дети, которых она родила и любит! Утром, перед их приездом, она сказала себе: «Мне нельзя виснуть на них и думать только о себе. Я должна осознать, что это их первая встреча со смертью». И потому, отворив им двери, она не позволила своему сердцу поглотить их. Она, правда, поцеловала их со всей пылкостью, чтобы тайно отвести душу, но затем сказала довольно бодро:
— Проходите, мои милые. Не замерзли? Джейн, приготовь нам всем горячего шоколаду.
Дети неуверенно смотрели на нее, видимо, ожидая найти в ней какую-то перемену. Поэтому Сюзан старалась быть с ними такой, как всегда. И все это время ее сердце пело от их присутствия, от их здоровья и красоты, розовых щек и ясных глаз. Она забыла о характере Марсии и только восхищалась ее хрупким очарованием. А Джон был такой сильный и красивый со своими светлыми волосами и голубыми глазами, точно такими же, как у Марка, только он был красивее и живее, с ловкими движениями и нежными губами.
— Джейн нам уже все сказала, мамочка, — произнес он серьезно. — Она сказала, что похороны состоятся уже сегодня.
— Мы тоже пойдем? — быстро спросила Марсия.
— Да, — спокойно ответила Сюзан. — Бабушку очень огорчило бы, если бы мы не пошли. Ведь мы так любили дедушку! Пойдем теперь к бабушке. Она отдыхает в своей комнате.
Они вошли туда и робко встали у постели. Старая миссис Гейлорд схватила их за руки и разрыдалась.
— Вы — все, что у меня осталось, — рыдала она, и дети тревожно взглянули на Сюзан. Сюзан присела на постель, Джон тоже сел и начал гладить руку бабушки.
— Мне так жаль, — голос его срывался. — Мне так страшно жаль…
Но Марсия только молча смотрела на старое морщинистое лицо.
Сюзан сказала нежно:
— Но, мамочка, у нас всех много вещей, ради которых стоит жить, у нас всех есть мы и не только мы. А теперь, мамочка, ты выпьешь чего-нибудь горячего, и мы все пойдем прогуляться.
— Я не могу! — заходилась в плаче миссис Гейлорд. — Это ведь неприлично, Сюзан.
— Ну нам же не надо гулять по городу. Достаточно будет выйти на шоссе перед домом, на солнце. Марсия, скажи Джейн, чтобы она принесла шоколад сюда.
Отдавая распоряжения, Сюзан заметила, как успокаивается ее мать, а она как раз этого и добивалась. Марсия побежала к Джейн.
— Пойдут ли дети смотреть на него, прежде чем?.. — прошептала миссис Гейлорд.
Сюзан обернулась к Джону:
— Милый, ты хотел бы еще раз увидеть дедушку?
Сын посмотрел на нее широко раскрытыми глазами. Он немного побледнел.
— Мне можно сказать тебе это через минутку?
— Конечно же.
— В чем дело? — спросила вернувшаяся Марсия.
— Я спросила у Джона, не хочет ли он пойти посмотреть на дедушку, — сказала Сюзан совершенно спокойным голосом.
Марсия остановилась посреди комнаты и сказала с большой заинтересованностью:
— Я хотела бы… я еще никого мертвого не видела.
— Этот ребенок не знает… — застонала миссис Гейлорд с закрытыми глазами.
— Ну, хорошо, — ответила Сюзан.
— Пойдем сейчас же, — воскликнула Марсия и быстро сунула свою тонкую ручку в ладонь Сюзан. Сюзан встала, и они обе вышли из комнаты. Уходя, она увидела, как Джон глядит на них с сомнением. Но он за ними не пошел.
Не говоря ни единого слова, Сюзан ввела Марсию в комнату для гостей и остановилась вместе с ней у кровати. Она смотрела на лицо Марсии, ожидая увидеть признаки страха.
Но Марсия нисколько не боялась.
— Он выглядит очень спокойным, — заметила девочка.
— Да, — сказала Сюзан, — это, наверное, самое главное в смерти — полное спокойствие.
Марсия немного помолчала.
— Бабушка уже теперь не сможет сказать, что я не знаю. — Сюзан даже не ответила. Они постояли еще минутку. — Я уже хочу уйти, — пропищала Марсия.
У дверей их встретил Джон.
— Я к дедушке лучше не пойду, — прошептал он. У него побледнели губы, и он весь дрожал.
— Не расстраивайся. Это значит, что дедушка и не хотел бы этого, — сказала Сюзан.
— Когда мы… когда я в последний раз его видел, он вырезал мне корабль, этот мой трехмачтовик, он все время смеялся, а когда мы прощались, он обещал мне, что дня через три-четыре он пришлет мне этот корабль — и действительно прислал. Как ты думаешь, он не рассердится, если я к нему теперь не пойду?
— Лучше, если ты будешь помнить его таким, каким ты его видел в последний раз. Он и сам хотел бы этого, — успокаивала сына Сюзан. Она обняла его и повела прочь.
* * *
В конце концов Сюзан нашла успокоение и для себя. Она нашла его в себе самой, стоя у разверстой могилы под холодным ясным светом октябрьского солнца. Отец был мертв, но из его смерти возникнет жизнь, которую создаст она. Она сделает и посвятит его памяти самое прекрасное произведение, источником которого будут воспоминания о нем. Из болезненного ощущения потери вырвалось яркое пламя — это знакомое, страстное желание творить. Теперь с его помощью Сюзан уверенно держалась на ногах. Мать судорожно цеплялась за нее, а она сама слегка опиралась на плечо Джона. Сюзан смотрела в небо, озаренное ранним заходом солнца и не воспринимала никого и ничего: ни музыку, ни траурные речи. Она стояла как бы в стороне, закутанная в свое собственное молчание и в душе создавала из мертвого тела отца его бессмертное подобие. В ее ушах звучали глухие удары комьев глины о древесину гроба.
— Прах еси и в прах ты обратишься, — донеслись до нее эти слова, словно дальнее эхо. Она ничего не видела и не слышала.
«Я выполню его из мрамора, чистого, без каких-либо прожилок», — раздумывала она торжественно и возвышенно. Она видела его уже завершенным и даже слышала его голос. Она забыла о глине, падающей в могилу, на губах ее блуждала улыбка.
