– Не надо.
– ... уехать. У нас был уговор, что я уеду сразу, как только мы закончим работу. Она закончена.
– Не уезжай. – Он со стуком поставил стакан. – Прошу тебя, останься. Вопреки уговору, логике, вопреки всему – останься. Останься со мной.
Она закрыла глаза, не в силах вынести того накала чувств, что был в его взгляде.
– Нет. Не могу.
– Но почему? Пусть наши страны воюют, но нам-то какое дело до этого? Англия и Франция воюют уже четыре столетия, но это не мешает людям, живущим по разные стороны пролива, любить друг друга.
– Не надо. Прошу вас, не надо. Я не могу остаться.
– Или потому, что я обманывал тебя? Но, Мари, я признал, что поступал дурно, просил у тебя прощения и опять прошу простить меня. Прости меня и останься со мной. Стань моей женой. Ведь наши чувства истинны. Я люблю тебя. Мы любим друг друга. Как же можно отбросить это?
Она покачала головой, утерла слезы.
– Мы с тобой живем в реальном мире, Макс. Мечты не для нас, они для таких, как Вероника и Джулиан. Но мы-то знаем, что сказка никогда не станет былью.
– Эта станет, – прошептал он отчаянно. Она тряхнула головой.
– Я не такая... какой ты рисуешь себе меня. И я не могу... не могу...
Измениться. Он двинулся к ней.
Чувствуя, что вот-вот разрыдается, она развернулась и бросилась к двери.
– Я уеду завтра же. С Арманом.
Ничего не видя, не разбирая дороги, побежала она по темному коридору.
Крик, протяжный и надрывный, перекатываясь под высокими сводами, настиг ее.
– Ма-а-ри-и!
Она не помнила, как выбралась из здания; очнулась только, когда увидела два экипажа, ожидающие у крыльца. Лакей помог ей сесть, лошади тронулись, и карета плавно покаталась по мостовой, – так же, как катилась каждый вечер, отвозя ее.
Домой.
Она едва не сказала – домой.
Забившись в угол кареты, закрыв лицо руками, Мари попыталась унять слезы. Почему она плачет? Почему в последнее время она так часто плачет? Ведь она отнюдь не эмоциональный человек. Она просто...
Просто устала! Вот и все! Работа вымотала ее. Утром все будет хорошо. Она снова станет сама собой.
Когда карета остановилась у особняка, она, не сказав ни слова высадившему ее лакею и открывшему дверь дворецкому, взбежала по лестнице и, заскочив в свою комнату, захлопнула дверь.
Спать. Нужно побыстрее уснуть. В окна светила луна. Дрожащими руками, путаясь в крючках, Мари расстегнула платье. Скользнула в ночную сорочку, легла в постель.
И лежала, дрожащая, вперив взгляд на балдахин над головой.
Она должна радоваться. Ее изобретение уже нельзя использовать как оружие. Она сможет начать жить заново.
Однако мысль об отъезде вызывала только чувство горести. Она потеряет Ашиану, ставшую ей подругой, – первой и настоящей. Никогда больше не увидит герцогиню, о которой знает так мало, но которая своей сердечностью очаровала ее. И Джулиана – ветреного, неунывающего Джулиана.
Не увидит Макса.
Как она оставит Макса? Как сможет завтра уехать, когда знает, что обрекает себя на муки?
Она повернулась на бок, вся дрожа от страха, свернулась в комочек, закрыла глаза.
Она несомненно любит его. Он умный, смелый, мягкий, самоотверженный...
Прости меня, сказал он.
Неужели возможно такое простое решение? Разве может она верить его словам? Разве можно поверить, что он действительно любит ее?
Поверив ему, не совершит ли она еще большую ошибку? Впервые в ее жизни логика оказывалась бессильной. Она не могла решить этот вопрос логически; ответ следовало искать там, куда она заглядывала очень редко. Не в области интеллекта или рассудка. Он был в ее сердце.
Дедовские часы, стоявшие в углу, пробили половину первого.
Она все еще лежала без сна, когда дверь, скрипнув, приоткрылась и в комнату из коридора вползла узкая полоска света. Мари, испугавшись того, что к ней входят без стука, подняла голову с подушки.
– Кто там? Но она уже сама поняла, кто это. Она узнала высокую широкоплечую мужскую фигуру, темневшую на пороге.
– Извини, не хотел будить тебя, – скупо сказал Макс. – Я пытался просунуть это под дверь, но не получилось.
В серебристом свете луны он прошел к камину и положил что-то на каминную полку.
– Мне хотелось, чтобы ты прочла это до отъезда, – сказал он. – Утром, когда будешь уезжать, меня здесь не будет. Прощай, Мари.
Он отвернулся и пошел к двери.
– Погоди, – прошептала она, затрепетав. – Макс... Он замер, держась за ручку двери.
– Что еще, Мари? Сегодня я убедился в том, что ты говорила мне правду. Ты не любишь меня. Я наконец поверил этому. Иных подтверждений не требуется. Еще секунда, и я опять начну умолять тебя стать моей женой, что только разозлит тебя и станет пыткой для меня. Так что мне лучше уйти.
Он открыл дверь.
– Макс!
Он снова замер, но стоял к ней спиной и молчал. Она выбралась из постели.
– Я не думала, что завтра не увижу тебя.
– Не увидишь. Я повезу наш образец в Уайтхолл. Хочу покончить с этим. – Он наконец обернулся к ней; в глазах его была ледяная решимость. – Покончить со всем и враз.
Его взгляд и его тон потрясли ее. Он страдает. До сего момента она не верила в это, но сейчас поняла – он страдает.
– А... что я должна прочесть? – испуганно спросила она.
Он кивнул на полку.
– То, что принесла мне Ашиана, когда я приехал домой. Ей стоило немалых трудов отыскать это, да и Саксон сейчас страшно зол на нее. Так что я счел себя обязанным хотя бы передать это по назначению. Впрочем, вряд ли это что-то изменит.
Мари посмотрела на каминную полку. Робкая надежда затеплилась в ее душе.
Она подошла. Взяла в руки небольшой пакет.
И задохнулась от изумления. Это было письмо, то самое, которое он вручил ей в доме Ашианы, – так и нераспечатанное. А еще лупа. Изящное стеклышко в серебряной оправе и на цепочке, подаренное им в Париже.
– Как же она отыскала их? – прошептала Мари, стоя спиной к Максу. – Ведь я... держала их у себя под подушкой.
– Не знаю. Она молола какую-ту чепуху. Про то, что нужно поставить себя на место влюбленной женщины. Я. право, не знаю, какое это имеет отношение к тебе, но... как видишь, они здесь. Можешь считать их моим прощальным подарком.
Его тон заставил ее вздрогнуть. Она повернулась к нему. С такой злой иронией он говорил с ней только раз.
И это было в Париже, в тот день, когда она заблудилась, а он не мог найти ее и думал, что потерял ее навсегда. В тот день, как он позже признался, он понял, что любит.
Да. Он любит ее.
Она сжала изящную хрупкую вещицу в ладони, будто желая передать ей свое тепло. Глаза ее были полны слез.
Он говорил правду. Он любит ее. Он видит в ней не чудачку, свихнувшуюся на почве науки, не наивную сельскую простушку, а красивую, неповторимую женщину.
