— Ничего не понимаю! — повторила Велемила.
Она сидела, под Стейновым плащом обхватив себя за плечи, и пыталась сообразить, кто в чем солгал и кто чего хотел на самом деле. В мыслях была путаница и лишь одно ясное впечатление: кругом все враги. Так Вольга вовсе не собирался брать ее замуж? Что за дичь? Тогда все это — обряды выхода из отцовского рода и прощания с домом, песни и приданое — напрасно? Земля ушла из-под ног: с прежним родом она порвала, но вступить в новый оказалось невозможно — он вовсе ее не ждал. И кто она теперь? Куда ей приткнуться, где найти себе место? И как мог Вольга шутить с этим — сами боги не потерпят такого оскорбления родовых законов.
— И что мне делать? — через некоторое время спросила она. Это был первый раз, когда она доверяла решение Стейну.
— Для тебя было бы лучше всего вернуться к родным. — Ему было легче разобраться, потому что он яснее представлял положение дел. — Если победил Дедени, ты станешь его добычей, а если Вольга — станешь заложницей. Это позор и… вообще это тебе ни к чему. Но вот как вернуть тебя домой, я пока не очень понимаю. Это очень далеко. И даже если я соберу мой десяток, уведу его в лес и не попадусь, то нам будет трудно добраться до Альдейгьи. Нас будут искать, а мы совсем не знаем этого края. Мы просто запутаемся в реках. А если просить проводников у местных, то нас живо найдут.
Велемила промолчала. Да уж, кто бы там ни победил, ее будут искать, ведь она — главная цель всего сражения!
— Ну, змей поползучий! — сердито прошипела она, имея в виду Одда сына Свейна. — А мы ему верили… Ярушку за него собрались отдавать… Она что-то знала! — Велемила вспомнила старшую сестру, еще более загадочную в последнее время, чем обычно. — Но неужели она знала, что меня… нет! — Девушка решительно затрясла головой. — Не может быть! Она не знала! Она не смогла бы меня на такое послать! Она думала, что Вольга и правда жениться хочет!
— Всего Одд и ей не рассказывает. — Стейн устало кивнул, рассматривая уже совсем потемневшее небо между вершинами. — Все его замыслы знает только Один. Одд конунг хитер и изворотлив, как Локи. Не зря же его покровитель — Халоги, это Локи и есть, только под другим именем — Хар-Логи, Высокий Огонь. Ладно! Хочешь поспать? — предложил он. — Ты устала. Я наломаю веток. Как у вас говорят: утро вечера удалее?
— Нет уж! — язвительно ответила Велемила и встала. — Кто же купальской ночью спит? Кто сегодня спит, тот весь год болеет, а то и помереть может. Купала сегодня. Кто не выйдет на Купалу — тот будет пень-колода. Плясать пойдем!
— Куда — плясать? — Удивленный Стейн встал вместе с ней. До плясок ли теперь?
— К людям! Сейчас весь белый свет гуляет! А мы чем хуже? Не мы же закон и совесть забыли!
— И где мы их найдем, людей? Ты здесь кого-то знаешь?
— Никого я не знаю. Пойдем по реке — скоро костры увидим.
— Но там могут увидеть нас! — Стейн поймал ее за руку. — Тебя же будут искать!
— В толпе не найдут. — Велемила торжествующе улыбнулась. — В кругах, да под венками, все одинаковые! Идем!
Она потянула его за руку, и Стейн пошел за ней. Ночь Середины Лета — колдовская и тревожная, сидеть в лесу в это время очень опасно. Лучше уж к людям. Может, им повезет и они узнают исход сражения на реке раньше, чем их найдут?
Они продвигались вперед, почти на ощупь пробираясь через заросли, но не слишком долго. Впереди загорелась яркая пламенная искра, и теперь они уверенно шли на свет купальского костра. Стал долетать шум, сперва неясный, потом сложившийся в гудьбу рожков и сопелок, в пение множества голосов. Красная искра все росла, и вот уже стало видно пламя, вокруг которого носился круг из фигур в белых рубашках — все по очереди подпрыгивали, на волне общей силы соединенных рук взлетая выше человеческого роста.
Стейн застыл на опушке, завороженный этим зрелищем. Тревога схлынула, ему вдруг стали безразличны дела всех на свете князей и конунгов, их вражда и соперничество, и низкие замыслы, обещавшие привести к самой высокой славе. Он не понимал слов песни, которую пели женщины в кругу, разбирал только имя богини Лели, постоянно повторяемое. Богиня была теперь везде — в воздухе, в пламени священного костра, в движении пляшущих фигур.
— Подержи! — Велемила сунула ему в руки какой-то жгут, свитый из травы с цветами. Успела нарвать и заплести, пока он любовался. — Надевай! — Она быстро связала концы прочным травяным стеблем и нахлобучила ему на голову огромный пышный венок с дубовыми ветками.
— Я ничего не вижу! — Стейн засмеялся, мотая головой, увенчанной дубовыми листьями, похожими на зеленые лосиные уши.
— Зато и тебя не видно! — Велемила тоже засмеялась и надела на себя похожий венок, только с березовыми ветками вместо дубовых. — Пойдем!
И уверенно потянула его в круг.
Велемилу переполняло шальное веселье — вопреки всему, что с ней случилось, могло бы случиться и еще, как знать, не случится ли в будущем. Все утратило значение, все исчезло — остался только Купала, день свадьбы богов, когда все живое вместе с самим солнцем достигает наивысшей силы и в этот миг, согласно непреложному порядку Кологода, начинает клониться к увяданию. Отсюда это ликование, жажда жизни и любви, упоение своей молодостью и силой, которые отдаленная смертная тень делает только острее, ярче, насыщеннее. Так, наверное, чувствует себя сама богиня Леля: на вершине своего торжества, достигнув полного расцвета девичьей красы и зная, что едва она шагнет за край, как исчезнет — уступит место Ладе, жене и матери. Велемила знала, что стоит обеими ногами на этой самой грани, что сегодня последняя ночь ее девичьей свободы, а может, и жизни, как ведь тут угадаешь при таких делах? Но менее всего ею владел сейчас страх смерти. Рядом с ней был Стейн, единственный, в ком она видела своего Ярилу, они были свободны в этом круговороте из огней и песен, и что же еще нужно?
К тому же ей, внучке жриц во многих поколениях, бывшей баяльнице, было особенно любопытно посмотреть, как справляют свадьбу богов в другом племени — у кривичей. Стая молодежи виднелась возле березы, увешанной венками, — дерева Лели. Впереди столпились девушки в белых рубахах, все в таких же пышных венках, а прочие — женщины, будто красные маки, мужчины, парни, старики и наиболее бойкие дети, еще не заснувшие под кустиком, — стояли толпой, наблюдая за обрядом.
Вот девушки медленно двинулись кругом у березы. Велемила, подлетев осой, растолкала толпу, живо внедрилась между двумя какими-то, и те послушно разомкнули круг, чтобы тут же сомкнуть его вновь, — и запели:
Под березой да ручей,
Ой, Лели, да ручей!
Пришла Солонь молода,
Ой, Лели, молода!
Всю-то ночку не спала,
У отца ключи брала,
Зорю ясну отмыкала,
Из ключа воды брала,
Лицо бело умыла,
Перстень золот сронила.
Мчит Ярила удалой,
Под ним конь-то вороной.
Он коня-то отпускал,
Перстень из ключа достал.
Ой ты дева молода,
Поди замуж за меня.
Кому в ручье купаться?
Кому перстнем обручаться?
Этой песни Велемила не знала, но живо сообразила, о чем идет речь. Под самой березой, в середине, стояли двое: парень и девушка в особенно пышном венке, должно быть, местная Леля этого года. Ярила подал Леле перстень, обнимал ее и целовал, пока песня не кончилась. А народ кругом прихлопывал в лад и подпевал: «Ой, Лели!», приветствуя свадьбу богини, и само ее имя, будто золотой чудесный ключ, отпирало душе дверь в небесную Сваргу. И слезы текли по морщинистым и бородатым лицам от щемящего сердце чувства — радости, ликования, торжества обновляющейся жизни. А еще от пронзительного ощущения единения со всем, что окружало: людьми, деревьями, водой, травой, небом, богами, уже умершими предками и еще не рожденными потомками. В такие мгновения священных праздников человек становится гораздо больше самого себя. И каждой частичкой ощущает неразрывное единство мира, благодаря которому тот и продолжает существовать.
