— Вы мне льстите, сеньора. Моя единственная надежда, что я когда-нибудь смогу возместить вам те неприятности, которые доставил, приведя с собой полковника Фаррелла. Видите ли, я остановился в отеле «Сент Чарльз», где бывший президент Уокер и полковник поселились несколько часов назад. Естественно, я стал расспрашивать о сеньоре Уокере, поскольку этот Кроуфорд один из его людей и мне хотелось знать, что это за негодяй, с которым я имею дело. В разговоре я объяснил суть своего дела, и полковник очень заинтересовался. — Дон Эстебан робко посмотрел на нее. — Мне кажется, я встречался с вами в особняке, принадлежавшем полковнику Фарреллу. Теперь он рассердился и хочет наказать этого Кроуфорда за его вероломство. — Граф коснулся рукой бородки. — Так что факты говорят за себя.
Еще несколько комплиментов, последние извинения, выражение сожаления, пожелания, последний кивок, и человек, который был по праву истинным графом де Ларедо, удалился. Элеонора подумала, что ей следовало быть более благожелательной и ласковой. Он ведь проделал такой утомительный путь и впустую. Она знала, что он еще какое-то время пробудет в «Сент Чарльзе», и могла бы предложить ему свой кров в память о Луисе.
Впрочем, не было смысла продолжать сокрушаться по этому поводу. Возможность упущена, и, в любом случае, она знала, что эти размышления — просто попытка защититься и не думать о Гранте, который, возможно, уже лежит мертвый на полу салуна, покрытого опилками.
Ждать, ждать, ходить, нервничая, взад и вперед, подметая юбками пыль на выложенном камнем полу дворика. Казалось, это ее судьба. И судьба женщин всех поколений в дни войны, ненависти и мести.
Собственно, почему? Она пренебрегла условностями во многом другом. Почему сейчас — исключение?
Приняв решение, Элеонора резко развернулась и крикнула слуг, чтобы подали экипаж. Взбежав вверх по лестнице, она оборвала восклицания и протесты няни, просто сказав ей, куда едет. Перчатки, шляпа, легкая накидка — и она готова. Кучер медленно запрягал лошадей, но экипаж наконец был подан. Она села без всякой помощи, и они, раскачиваясь, двинулись по тихим, залитым солнцем улицам.
«Заведение на перепутье» так называлось потому, что стояло на пути между рекой Миссисипи и озером Пончартрэн, в конце Кэнал-стрит. Это был популярный среди военных и моряков салун. Позади него раскинулось поле, окруженное со всех сторон деревьями, — прекрасное место для дуэлей. Именно здесь встречались полковник Генри и майор Хауэл. Элеонора услышала об этом от полковника Генри. Она появилась перед зданием салуна, выкрашенного в серый цвет, как раз тогда, когда мужчины толпой выходили через заднюю дверь. Они смеялись, кричали, радостные и возбужденные, как дети. Выбравшись из экипажа, Элеонора как в тумане двинулась за ними. Кучер обернул вожжи вокруг столба у крыльца и пошел за ней, чтобы охранять.
В тот же момент, завернув за угол, она увидела двух высоких мужчин: Гранта — в форме, с блестящими пуговицами, будто мишенями для выстрела, и Невилла — в белой рубашке, белых бриджах и черном шерстяном сюртуке. Они стояли лицом к лицу, в двадцати шагах друг от друга, с револьверами в вытянутых руках. Отдельно от толпы, состоящей где-то из сотни зрителей, держались полковник Генри, мужчина, которого Элеонора не знала, — очевидно, секундант, и еще один молодой джентльмен со стаканом в руке и с докторским саквояжем — по-видимому, врач. Когда Элеонора подходила, полковник Генри произнес:
— Пистолеты заряжены. Вы можете стрелять, когда будет подан сигнал. Ясно?
Оба кивнули. Наступила тишина.
— Готовсь!.. Пли!
Затаив дыхание, Элеонора зажмурилась. Выстрелы раздались одновременно. Когда она открыла глаза, Грант стоял, как и прежде, а Невилл держался за левую руку.
— Это, — сказал спокойно Грант, — за Луиса. За то, что ты отдал его под расстрел, когда тебя послали спасти его.
Невилл с искаженным лицом поднял револьвер. Снова прогремели выстрелы. На белых бриджах Невилла появилось быстро увеличивающееся красное пятно.
— А это — за Жан-Поля, мальчика, которого ты оставил на смерть! — воскликнул Грант безжалостным голосом. У мочки его левого уха стекала кровь, но, казалось, он ничего не чувствовал. По толпе пронесся шепот, все поняли, что наблюдают не обычную дуэль. Невилл тоже мало обращал внимания на раны, не сводя взгляда с Гранта. В глубине его глаз появился откровенный страх, заставивший снова поднять оружие и проскрежетать:
— Будь ты проклят, Фаррелл!
Его пуля взметнула пыль за спиной Гранта. Тот же попал ему в другое бедро, заставив пошатнуться и несколько отступить.
Бесстрастным голосом Грант сказал:
— За Уокера и твою попытку посягнуть на его жизнь.
— Ублюдок! — воскликнул Невилл. Рефлекторно предприняв еще одну попытку убить противника, его пальцы спустили курок.
— А вот это, — снова поднимая револьвер, сказал Грант, — за попытку продать право рождения моего сына!
Невилл выронил револьвер. Последняя пуля пробила его правую руку, и он упал, растянувшись на зеленой дорожке, поросшей клевером. Грант мрачно посмотрел на него, медленно повернулся и пошел.
Но человек на земле был жив и метался от боли. Доктор с побелевшим лицом двинулся к нему, сделав знак рукой двум другим, приглашая их помочь внести Невилла в дом. Потом кто-то закричал:
— Смотрите! Он стреляет!
Невилл, корчась на земле, дотянулся до пистолета и, держа его обеими руками, наставил на широкую спину Гранта. Полковник Генри, который шел вместе с Грантом, оттолкнул его и выхватил револьвер. Солдат-ветеран выстрелил первым, зрители бросились в разные стороны, не понимая в суматохе, кто стреляет и куда. Когда Элеонора опомнилась, Невилл лежал без движения на земле. Револьвер выпал из его ослабевших пальцев, глаза широко открылись, в услугах доктора он больше не нуждался.
Элеонора сидела в своей затемненной спальне. Последние лучи заходящего солнца проникали во дворик, но не могли попасть в комнату. Так ей хотелось. Когда она вернулась, ребенок плакал. Теперь он, успокоившись, спал у ее груди, а она сидела в кресле-качалке с высокой спинкой, которое выписала из Бостона для этой цели. Ей надо было положить Майкла в кроватку и одеться к обеду, но она не могла заставить себя пошевелиться.
Так приятно было сидеть, прислонившись к головке Майкла, и не думать. Ни о чем не думать.
Она не хотела вспоминать, как Грант стоял, явно не обращая внимания на выстрелы Невилла и посылая свои меткие пули. Не хотела вспоминать слова, которые он сказал о сыне, или те мучительные моменты, когда она опасалась за его жизнь. Элеонора не помнила, как оказалась дома, только потом всплыл в памяти экипаж, к которому ее, видимо, подвел кучер. Она не жалела, что пошла туда, — сидеть дома и ждать было бы невыносимо. Но если бы она не знала, как близко Грант находился от смерти, она не дрожала бы так и ее глаза не покраснели бы от еле сдерживаемых слез.
