– Пожалуй, – с улыбкой отвечал Эдвард. – Но зато остальные офицеры так любят щегольнуть изяществом мундира, что его просто невозможно ни с кем спутать. В нем вообще нет ничего показного, и даже речи его до крайности просты. Помню, в одну из самых напряженных минут, когда Бонапартовы пушки палили без перебою, он сказал: «Да, дымновато, господа! Но хорошо стреляет тот, кто стреляет последним».
Лорд Тревонанс рассмеялся.
– Воистину: простота великого человека – великая простота. Должен сказать, что и в гостиной он точно такой же: ни слова лишнего, только самое необходимое. Итак, майор, что вы намерены делать дальше? – продолжал он, с новым интересом разглядывая Эдварда. – Ведь, насколько я понимаю, ваш полк уже преследует французов и направился вслед за ними в Париж?
– Да. Собственно говоря, я собирался сделать то же самое, – Блэкторн осторожно потрогал шишку на голове, – но Ванделье даже слушать меня не пожелал. Он велел мне возвращаться в Брюссель и заявил, что до Парижа его бригада уж как-нибудь доберется без меня. Разумеется, через пару дней я их догоню.
Джулия даже не заметила, когда она перестала слушать Эдварда, когда отвернулась от него и от супругов Тревонанс. Ей казалась, что над нею витает сама смерть, но не смерть вообще, безымянная и потому не такая страшная, а смерть тех, кто был с нею еще совсем недавно, – матери, братьев, отца. Как странно: до сих пор она не подозревала за собою панического страха смерти. Все это время она была совершенно уверена, что только неустроенность сестер препятствует ее немедленному и окончательному соединению с Эдвардом, теперь же она увидела самое себя как бы новыми глазами.
Эдвард Блэкторн – солдат и останется солдатом до конца жизни. Он и прежде говорил ей об этом, но она каким-то непостижимым образом продолжала надеяться, что он уйдет из армии и поселится в Бате вместе с ней. И вот – не успев вернуться, он уже говорит, что должен ехать за своим полком в Париж.
– Джулия? – раздался шепот Эдварда над самым ее ухом.
Когда его пальцы коснулись ее руки, она очнулась и заморгала, словно стряхивая оцепенение. Оказалось, что она стоит у окна, бессмысленно уставясь на запруженную толпами мостовую. Улица становилась все многолюднее: видимо, радость победы была слишком велика и горожане просто не могли усидеть дома.
Наконец она обернулась. Эдвард смотрел на нее с нескрываемым беспокойством.
– Что-нибудь случилось? – все еще шепотом спросил он.
Джулия оглядела гостиную. Лорд и леди Тревонанс уже ушли, и они с Эдвардом были вдвоем.
– Я не знаю, – ответила она. – Просто я прежде не думала… вернее, не понимала, что ты солдат и готов отдать жизнь за свою страну. Кажется, я начала осознавать это, только когда ты уходил от меня перед сражением, а вот теперь осознала вполне.
– Я вернулся к тебе, Джулия, – сказал он, пытаясь поймать ее взгляд. – Остальное сейчас неважно.
Джулии мучительно хотелось объяснить ему свои чувства, но она не знала, как.
– Милая, поедем ко мне, – сказал он, целуя ее пальцы.
Она опустила глаза. Откуда-то к ней подступала непрошеная дурнота. Он снова поцеловал ее пальцы, потом ладонь. От тепла его губ страхи ее как будто немного затихли, но не ушли. Что из того, что он успел помыться? От него все равно пахло порохом и лошадьми. Губы Эдварда коснулись ее щеки, но и после поцелуя ощущение дурноты не прошло. Ее охватила дрожь.
– Да что с тобой? – воскликнул он, тревожась уже не на шутку.
– Я… я неважно себя чувствую, – ответила она. – Вероятно, переволновалась. Ты здесь, со мной, а я все еще не могу в это поверить и боюсь обнаружить тебя в числе убитых. – Она подняла на него полные слез глаза. – Понимаешь? Я не могу поверить, что ты жив.
Отпустив ее руку, Эдвард обнял ее за талию и притянул к себе. Джулия силилась сдержать дрожь, но не могла. Слезы уже сорвались с ее ресниц и катились по щекам.
– Мне было так страшно, – прошептала она едва слышно.
Он начал нежно целовать ее волосы, ухо, лоб. Когда его губы нашли ее рот, она прижалась к нему всем телом. От этого ее дрожь как будто стала проходить, а волна страха наконец отхлынула. Теперь ее переполняла благодарность к судьбе за то, что Эдвард вернулся к ней, тогда как многие его товарищи уже не вернутся к своим ближним никогда.
По жилам Джулии разлилось приятное тепло, ей стало легко, и мысли о смерти отлетели. Для нее не существовало больше ничего, кроме рук и губ Эдварда. Она начала сама целовать его, страстно и торопливо. Его ноги были прижаты к ее ногам, руки обнимали ее, язык владел ее ртом, и сейчас она знала только это и слышала только те нежные слова, которые он шептал ей то в ухо, то в волосы, то куда-то мимо щеки.
– Джулия, любовь моя!..
Она снова растворялась в нем, и обнимала за шею, и гладила его волосы.
– Поедем ко мне, – шептал он.
И, хотя ей хотелось этого больше всего на свете, она сказала:
– Я не могу. Я обещала леди Тревонанс… Мы с нею договорились ехать к… – Его губы закрыли ей рот.
– Думаю, что она охотно освободит тебя от данного слова.
Джулия рассмеялась и коснулась губами его щеки.
– Я несу какую-то чушь! Конечно, освободит… Тем более что в Брюсселе такая ужасная неразбериха.
Через несколько минут, с розовыми от смущения щеками – поскольку ей только что пришлось прощаться с леди Тревонанс, – Джулия опустилась на сиденье экипажа рядом с Эдвардом.
На улицах все еще толпилось множество людей, которые при виде мундира всякий раз оживлялись, и тогда громовое «ура!» прокатывалось из конца в конец улицы. Многие кареты и экипажи были украшены лавровыми ветками. Из окон свисали флаги всех союзных стран. Лошади с трудом пробирались сквозь толпу, но рука Эдварда обнимала Джулию, и от этого она чувствовала себя хорошо и покойно и совсем не сетовала на частые остановки.
К тому времени, когда они наконец добрались до его квартиры, Джулия уже почти успокоилась и поняла, что ее любовь к Эдварду ничуть не ослабела. Войдя в гостиную и на всякий случай заперев дверь на ключ, Эдвард тотчас повернулся к ней и стал осыпать ее жаркими поцелуями. Он прервался лишь на минуту, чтобы развязать синие шелковые ленты на ее шляпке – маленький шедевр Габриелы полетел на пол.
Но в его объятьях Джулию снова охватило ставшее уже привычным тревожное ожидание – как вчера, когда после долгого отсутствия всяких вестей явилась вдруг весть о том, что армии Веллингтона и Блюхера разгромлены и город скоро заполнится французскими солдатами. Было ли тут дело в запахе сражения от его мундира или в чем-то ином, – но глаза Джулии вдруг защипало от порохового дыма, окутавшего все кругом, а уши заложило от грохота орудий. Ей мерещились то короткие приказы офицеров на поле боя, то стоны раненых, то предсмертные крики лошадей, то гул самой земли, дрожавшей под сапогами двух многотысячных армий.
