– Вот и все? – содрогнулся Гуго. – А как же последствия?
– Мы с ними справимся. – Отец поднял на него суровые серые глаза.
Гуго шумно выдохнул, сжал кулаки и вышел.
Он нашел Махелт в гостевой комнате за залом. Она лежала на кровати спиной к нему, обняв маленького Гуго и малышку. Ее дыхание было медленным и глубоким, но Гуго не мог понять, притворяется она спящей или нет. Он сел на край кровати и посмотрел на них троих, сознавая, что их должно быть четверо.
– Простите меня… – Он погладил жену по блестящей косе. – Я знаю, что совершил ужасную ошибку. Мы вернем Роджера, обещаю. Я знаю, вы больше не верите моим клятвам, но эту я сдержу ценой собственной жизни.
Махелт ничего не ответила, и Гуго не знал, радоваться ему или огорчаться. Поза, в которой она лежала, открывала синяк на щеке, и Гуго показалось, будто это он ударил жену.
Приорат Браденсток, Уилтшир,
апрель 1216 года
Вместе с Элой Махелт преклонила колени у могил своих предков в церкви августинского приората в Браденстоке и почтила их память. Джон Фицгилберт и его жена Сибилла лежали под украшенными резьбой плитами из пурбекского камня[33], рядом с ними покоился их старший сын. Прадед и прабабка Махелт и Элы, Уолтер Солсбери и Сибира де Чауорт, тоже покоились здесь, вместе со своими родственниками.
Махелт уделила особое внимание могиле своей бабки Сибиллы, которую тоже вынудили отдать маленького сына в заложники. Ребенок пережил испытание и вырос, чтобы стать отцом Махелт. Но о чем думала Сибилла, когда ее мальчика забрали враги? Ее сердце тоже умерло в груди? Отец Махелт редко рассказывал о пережитом, но другие любили посмаковать историю о том, как его едва не повесили. Махелт старалась не задумываться об этом, но ее сны превратились в кошмары.
За месяц, прошедший после захвата Фрамлингема, ничего не было решено. Гуго и его отец подтягивали ресурсы со своих земель, которые еще не были захвачены или разграблены. Они отправили Иоанну послания, чтобы выиграть время, в которых сообщали, что обдумывают свое положение. Роджер оставался заложником в Норидже, но Махелт вынашивала кое-какие идеи и прибыла в Браденсток, дабы поразмыслить над ними у могилы бабки. Она привезла марку серебра для раздачи милостыни и оплатила четырнадцать фунтов воска для свечей. Махелт поцеловала венок из весенних цветов в знак своей личной мольбы и благоговейно возложила его на могилу бабки. Несколько влажных светлых лепестков упало на резной камень. Перекрестившись, Махелт встала и вышла из церкви под бледное апрельское солнце. Эла последовала за ней, и женщины мгновение постояли, наслаждаясь ласковым теплом и глядя на прекрасный вид, открывавшийся с возвышенности, на которой располагалась церковь.
– Как графиня? – спросила Эла через мгновение.
– Немного лучше, но все еще нездорова… – покачала головой Махелт. – В основном из-за переживаний.
– Очень жаль, – искренне произнесла Эла. – Она добрая и ласковая леди.
– Несомненно.
Махелт подумала о своей свекрови. Искра, которой та обладала, когда Махелт впервые ее увидела, почти погасла, сменившись тупой усталостью. Каждый новый день был для Иды испытанием. Лучше всего она чувствовала себя в обществе детей, качая Изабеллу на коленях, рассказывая Гуго истории и подкармливая его леденцами. Она также продолжала шить, но механически, чтобы успокоиться, подобно тому как Гуго сосал большой палец.
– Я хочу попросить вас кое о чем. – Махелт закусила губу.
– Конечно, если я смогу помочь… – Эла сжала руку Махелт. – Вы же знаете.
– Как вам известно, мой сын до сих пор пленник в Норидже, – глубоко вдохнула Махелт. – Прошел уже месяц, как он попал к коменданту.
– Да, – ответила Эла с сочувствием, но не без опаски. – Мне очень жаль. Я бы не хотела подобного опекуна для моего Уильяма или Ричарда.
Махелт помедлила, потому что собиралась просить кузину о большом одолжении.
– Не мог бы ваш муж подать королю прошение об опеке над Роджером и поселить моего сына с его кузенами в Солсбери?
Эла была поражена, но быстро пришла в себя.
– Не знаю… – нахмурилась она. – У меня создалось впечатление, что Уильям и Гуго поссорились не на шутку.
– Это правда, но мой сын важнее их ссоры.
Эла сощурилась, внезапно кое-что заподозрив.
– Я надеюсь, вы обсудили это с Гуго?
Махелт выпятила подбородок.
– Гуго знает, что я приехала к вам, – холодно сказала она.
– Не только, чтобы навестить и почтить память наших предков?
Махелт наблюдала, как пушистые облака плывут по небу, подобно стаду кочующих овец. Затем повернулась к Эле и умоляющим голосом произнесла:
– Вы мать и моя родственница. Если бы мой сын был с вами, я знаю, вы бы его не обидели. Я боюсь дурного обращения с ним. Я знаю, что мой брат пострадал от рук короля… больше, чем осмелился рассказать нашим родителям… и знаю, как Иоанн обошелся с теми валлийскими мальчиками в Ноттингеме. Мне страшно подумать, что видит мой сын и что он слышит под опекой людей, которых интересуют лишь грабеж и пытки. Ида посоветовала обратиться к вам. Обычно у нее нет собственного мнения по вопросам политики, но она настаивала, чтобы я завела этот разговор.
Эла выглядела встревоженной, но в конце концов кивнула.
– Посмотрим, что можно сделать, – сказала она, участливо обняв Махелт.
– Спасибо! – Махелт ощутила прилив надежды, но не позволила ей укорениться. Когда-то она верила, что попросить – значит получить, но не теперь. От той веры ничего не осталось.
Отстранившись, Эла произнесла:
– Я рассказала Уильяму, как Иоанн поступил со мной в Мальборо.
Махелт давно хотела ее расспросить, но полагала, что лучше дождаться, пока Эла сама заведет об этом речь.
– Что он сказал?
– Он разозлился и расстроился, но, поразмыслив, решил, что бессмысленно бушевать, подобно разъяренному быку, и усугублять положение. – Эла вскинула голову, и в ее орехово-серых глазах сверкнула гордость. – Муж говорит, что теперь его верность принадлежит мне и Господу, но не его брату… – Она поджала губы. – Люди считают меня нежной и кроткой. Но они не понимают, насколько я тверда в своих решениях. Меня поддерживает вера в мужа, Господа и Пресвятую Богородицу.
Лишенная подобной веры, Махелт промолчала. Она стала сильнее, преклонив колени у могил женщин, которые сумели вынести то, для чего недостаточно простой отваги. Махелт поклялась не опорочить их родство и найти в себе силы выжить.
* * *
Роджер стучал зубами и дрожал так сильно, что ему казалось, будто кости в его теле тоже дребезжат друг о друга. У него не было приличного плаща, чтобы защититься от холодного весеннего дождя, который хлестал как из ведра. Его лучший плащ с теплой подкладкой остался во Фрамлингеме, когда его забрали в Норидж. Роджеру не нравился комендант Нориджа Харви Белесет, который грубо обращался с ним и запирал на замок, когда не заставлял чистить упряжь или убирать нечистоты. Однажды Роджера выволокли из темницы, и Белесет заставил его наблюдать, как вешают мятежников, намекая, будто то же может случиться с ним или его семьей, если король пожелает. Мальчик тосковал по матери, бабушке, брату Гуго и даже по малышке Изабелле, хотя она плакала и плевалась молоком почти каждый раз, когда ее брали на руки. Роджер нуждался в улыбках, похвалах и утешениях. Он отчаянно скучал по отцу, умевшему развеять любые его страхи. Он все время страдал от голода и жажды. Белесет не забывал его кормить, но в основном хрящами и жидкой кашей – достаточно, чтобы продержаться, но удовольствия мало. Роджер хлебал отвратительное месиво, твердя себе, что солдаты едят то же самое и что с ним обращаются как с другими людьми. Это очень напоминало истории дяди Ральфа о французском плене.
