Митрофаныч, коллега, говорил, что китайцы эти двери в своих домах приколачивают. С шиком, значит, живут.
Еще, бывает, стекло вынут или плетеное кресло первого класса утащат. Трамвайной компании от этого большой убыток.
Макар однажды поймал китайчонка, притащил его в караулку – хотел вздуть как следует. Снял ремень – портки падают. Натурально, стоишь, а они на коленках висят. Конфуз.
А полковник Лазарев до каких высот добрался! У него теперь штаны с лампасами, усы в фабре. Расчесывается на пробор и автомобиль имеет (хоть и подержанный). Он у хозяйки Нины Васильевны правая рука, если не сказать больше. Китайцы крадут друг друга, как с цепи сорвались. У одного воротилы, говорят, четырех жен украли, одна из которых была нужная, любимая. Так он к Нине Васильевне на поклон примчался: спасай, говорит, а то от любви помираю.
Спасли.
Митрофаныч говорит, что хозяйка небось с китайскими бандитами дружбу водит, чтобы они нарочно людей похищали. Выкуп потом пополам. Но Митрофаныча слушать не надо: он человек злой, контуженный, а иногда – запойный.
Под дверью Макара ждало письмо; конверт в уборную на гвоздь не повесишь – очень уж грязный. Макар прошел в комнату, нацепил очки:
– Батюшки, никак от Назарки весточка пришла… Марья!
За раскрытым окном показалась Марья Макаровна – она колола лучину во дворе.
– Чего вы орете как зарезанный?
– Марья, погляди!
Дочь перегнулась через подоконник, взяла письмо, распечатала.
– Что там?
Ответить она не успела. Во двор вошел худенький паренек с бритой головой. Белый, а одетый как китайчонок. Сложил руки по-молитвенному:
– Здравствуйте. Я хочу рассказать вам о ваших девочках.
Макар снял очки:
– А ты кто?
– Митя. – Он подошел поближе: – Они должны ехать в Ханькоу. В советском консульстве сказали, что они не могут оставаться в Шанхае – их в любой момент могут посадить в тюрьму. Я поеду с ними и прослежу, чтобы их никто не обидел.
– В Ханькоу? Так его захватили кантонцы! – ахнула Марья Макаровна.
Митя поклонился:
– До свидания.
– Да что ж вы стоите, папаша? – закричала Марья Макаровна, когда паренек исчез за воротами. – Бегите за ним! Воротите!
Макар выскочил из дому, но мальчик уже исчез.
В какую такую Ханькоу уехали дочки? Где она хоть на карте находится?
Он побежал в одну сторону, метнулся в другую… Забывшись, начал спрашивать прохожих по-русски: не видал ли кто белого паренька, обряженного китайцем?
Споткнулся, чуть не упал. Ох, Боже мой! За что караешь нас, грешных? Вот и младшие упорхнули неведомо куда. Сестра их, Танечка, написала, что ее почти зарезали в Харбине. Маршал Чжан Цзолинь забрал себе ее пароходство, а чтоб Советский Союз не протестовал, начал злодействовать: кого избил до полусмерти, кого и вовсе… Танечкин жених, комсомолец который, погиб от провокаций.
– Папаша, я вам говорила!
Марья Макаровна выбежала из ворот. В руке письмо, на лице – страшная бледность. Сунула отцу фотографическую карточку:
– Смотрите, это Назар прислал!
Тот не стоял и не сидел на стуле, как обещал. Он лежал на полу.
Марья Макаровна схватила отца за плечи:
– В России все очень-очень плохо… Нельзя девочек отпускать туда!
Макар закрыл лицо руками: что он мог сделать?
Глава 66
1
Голоногие солдаты на марше, солнце, холмы, тропа настолько узкая, что никакой повозке не пройти. Все переносилось на руках. Каждая пушка разбиралась на шесть частей, на каждую часть – по четыре кули. Следом – пятьсот снарядов в разномастных ящиках. Бурые пятки месили грязь, пот тек ручьями. Колонны растягивались на десятки миль.
Летчики рвались в бой, Даниэль кричал на них, ходил к главному военному советнику Блюхеру ругаться: аэродромов нет, от компаса без карты никакого толку. «Загубите машины!» И ведь действительно губили: один аэроплан посадили на речную отмель, другой – на заболоченное рисовое поле. Вытаскивай как хочешь.
В последний день лета началась осада древней крепости Учан. Обстрел не принес результатов – гранаты отскакивали от стен.
Даниэль следил в бинокль за штурмовыми колоннами. Пехота лезла вверх по бамбуковым лестницам, защитники лили на них смолу, валили камни и бревна.
На рассвете Блюхер и Даниэль поднялись в воздух, чтобы осмотреть позиции. Море черепичных крыш, серое кольцо стены. Солдаты внизу заметались, увидев аэроплан. Послышались хлопки выстрелов.
– Будем бомбить, – сказал Блюхер. – Мы не вегетарианцы.
Войскам нужна была победа, нужно было продовольствие; раненых столько – куда их девать?
Осада тянулась месяц. Дикое зрелище: штурм по всем правилам средневековой науки, а в небе – аэропланы с бомбами.
2
В старинной усадьбе гул, как от мух. Двери распахнуты, по дому и саду расставлены столы, на них – предметы искусства, брошенные У Пэйфу [61]при бегстве из города. Госпитали были переполнены, медикаментов не хватало, и командование распорядилось продать часть захваченных трофеев на аукционе. Вся выручка – Красному Кресту.
Даниэль Бернар ничего не собирался покупать. Тот, кто хоть раз держал в руках тонкостенные чашки сунского фарфора или бледно-голубые вазы цвета «неба после дождя», понял бы, зачем он пришел сюда. Легкие, как дыхание, вышивки; древние лаковые шкатулки, прятавшие тайны многих поколений красавиц; картины на рисовой бумаге – «Шум тени, колеблемой ветром». Нефритовый скипетр – мужское начало, молния, божественная сила знаний. Женское начало – колокольчик.
Рядом слонялся тощий солдат, внимательно следил за руками: вдруг посетитель сунет что-нибудь в карман? Даниэль страдал от его присутствия, поворачивался спиной, но это только настораживало охранника.
Рядом стоял монах и рассматривал образцы каллиграфии. Глаза у него были голубыми, а ресницы – белыми. Заинтересовавшись, Даниэль придвинулся к нему.
– Это очень красиво, – сказал монах по-русски, будто знал, что Даниэль поймет его. – Мастер Сун рассказывал мне о каллиграфе: он годами упражнялся в искусстве, но не мог постичь его. Но однажды на горной тропинке он увидел двух ставших на хвосты змей. Они хотели убить друг друга, но это было как танец. Вот она – суть.
– Ты понимаешь, что здесь написано? – спросил Даниэль, показывая на рисунок.
Монах кивнул:
– Красота.
Он рассказал, что привел двух девушек – они хотят работать на благо революции.
– Где они? – спросил Даниэль.
– Вон на крыльце. Они не любят китайские красивые вещи.
– Пойдемте, я провожу вас, – предложил Даниэль.
На крыльце сидели барышни Заборовы, одетые в рванину, волосы коротко острижены.
– Мистер Даниэль! – закричали они. – Вот так встреча! А нас сюда послал Соколов. Нам в Шанхае нельзя было оставаться: полиция села на хвост. Соколов сказал, что у вас острая нехватка машинисток, знающих по-русски и по-английски. Митька нас весь день по городу таскал, привел на эту дурацкую выставку…
По дороге они рассказали, как прятались у одной девушки и как Митя помог им обдурить полицию. Даниэль смотрел на него как на пришельца с того света: это был тот самый мальчик-монах, о котором ему говорила Ада.
– Она замуж не вышла? – спросил он, когда Заборовы отвлеклись – остановились погладить кошку.
Митя сразу понял, о ком идет речь.
– Аде трудно выйти замуж: за бедняка она не хочет, а богатые ее не берут – нет приданого.
Даниэль пытался выяснить, что стало с ее ухажером Феликсом, но Митя ничего не знал.
Заборовых пристроили в гостинице. Митя сказал, что не будет ночевать:
– Мне надо в обратный путь. Я Аде нужен.
Даниэль попросил его передать письмо. Митя спрятал конверт в складках робы.
– Твоя жена умерла, – сказал он на прощание. – Я тебе очень сочувствую.
