Мурава со словами благодарности упала к ногам вельможи.
— Не благодари! — сказал Азария бен Моисей, поднимая ее. В его темных глазах что-то предательски влажно блестело. — Я сделал лишь то, что обещал.
— Господь вознаградит тебя за твою доброту! — поясно поклонилась старцу боярышня.
Азария бен Моисей немного помолчал, а затем продолжал уже другим тоном:
— Будьте осторожны. Люди Булан бея полгорода перевернули, разыскивая его невесту! Не попадитесь им на глаза и на всякий случай захватите оружие.
Когда доверенные слуги, следуя хозяйским указаниям, собрали все необходимое, а Тороп подобрал в просторной кладовой меч и лук по руке, Азария бен Моисей вновь подошел к боярышне.
— Что ты будешь делать потом? — спросил он ее.
Мурава не ответила, и у Торопа мучительно сжалось сердце: он впервые полностью осознал, что «потом» для нее вряд ли существовало.
Азария бен Моисей тяжело вздохнул и провел ладонью по лицу.
— Я был бы рад принять тебя в своем доме как дочь! — сказал он. — Но в силу некоторых обстоятельств нашего посольства, а также козней завистников, я сам не ведаю, где нам с Маттафием в скором времени доведется преклонить голову. На следующей неделе мы отбываем в Кордобу, и только Всевышний ведает, удастся ли нам вернуться назад.
— Да хранит вас Господь! Да пошлет он вам удачу в пути!
— Будем надеяться, Он услышит твои слова. Пусть же удача осветит и твою дорогу, куда бы она ни вела!
***
Площадь встретила их напряженной, натянутой, точно гусельная струна, тишиной. Часовых не было видно, лишь начальник караула, обеспокоено глядя по сторонам, измерял шагами длину помоста.
— Наконец-то! — приветствовал он пришедших. — Друзья Азарии бен Моисея — мои друзья. Торопитесь! Я снял оцепление, но в полночь, когда нас придут сменить, все должны стоять на своих местах!
Мурава кивнула и взбежала наверх по необструганной, наспех сколоченной лестнице. Весь этот страшный день Тороп не уставал удивляться ее выдержке, она не пролила ни единой слезинки. Однако, когда слабый свет факела осветил неестественно изогнутое окровавленное, изувеченное тело и обезображенное, искаженное мукой любимое лицо, сердце ее не выдержало. Ноги ее подкосились. Захлебываясь рыданиями, она упала руссу на грудь, покрывая поцелуями разбитые, почерневшие губы. Лютобор остался безмолвен и неподвижен, но когда слезы девушки, горючие и горячие, как слезы Лады-весны, окропили его лицо, плотно сомкнутые веки дрогнули и покрытая ранами грудь поднялась и поникла, выпуская слабый стон.
Когда начали рвать гвозди из тела, боль на какое-то время вернула воину сознание. Тороп с опаской покосился на людей Азарии бен Моисея: не заметили ли что они. Но слуги продолжали невозмутимо выполнять работу, которую на них возложил хозяин, и на прочее им было наплевать. Пока они возились, прилаживая на место русса тело несчастного бродяги (прости, безымянный друг, своей смертью ты попытался спасти человеческую жизнь, и, где бы ты ни был, возможно, это тебя утешит), Тороп украдкой протянул хозяйке прихваченную из дома Азарии бен Моисея флягу с водой. Девушка омыла разбитое, пылающее лицо раненого, и его спекшиеся губы разомкнулись навстречу живительной влаге.
Русс глотал воду, не раскрывая глаз, судорожно вцепившись зубами в горлышко. Когда фляжка на четверть опустела, Мурава остатками воды промыла раны на его запястьях и ступнях, а затем перевязала их, разорвав на клоки остававшуюся в узелке сменную сорочку. Тороп снял и протянул льчице еще и свою рубаху — сгодится хоть исполосованную саблями и калеными прутами грудь прикрыть. Затем подумал и положил у правой руки наставника меч. Если костлявая все-таки доберется до воина, никто, даже из самых суровых богов, не сможет сказать, что умер он плененным и безоружным.
***
Они быстро шли по спящему городу, похожие на бледный сонм блуждающих без приюта, навий. Четверо слуг с носилками, один с фонарем, Тороп с одного бока, Мурава с другого. Они почти достигли городских стен, когда впереди замаячили факелы, неясный свет которых отразился в стальной броне и на лезвиях примерно сотни длинных арабских мечей.
Случилось то, от чего предостерегал Азария бен Моисей. Эль арсии Булан бея настигли беглецов. Судя по тому, каким торжеством светилось желтое лицо хазарина, встреча была неслучайной. Видать, в дом Азарии бен Моисея проникла измена или добрые боги и всемогущий Господь оставили в этот день своим покровом проклятый хазарский град и всех, находившихся в нем.
— Ба! Кого я вижу! — с притворным удивлением воскликнул Булан бей. — Далеко ли, красавица, собралась в такой поздний час?! Позволь, провожу, а то свита у тебя уж больно мала!
Люди Азарии бен Моисея спешно положили носилки не землю и исчезли в ночной тьме. Тороп их не осуждал. Булан бей ведь мог дознаться, к какому дому они принадлежат, а добросердечный Азария бен Моисей и так сделал для них больше, чем мог.
Мурава с верным ножом в руке склонилась над носилками, пытаясь заслонить своим телом возлюбленного. Мерянин застыл рядом с луком наизготовку. Его не сразу убьют. На два взмаха ножом Мураве времени хватит, а в ее решимости он не сомневался.
— Стреляй, Торопушка, не медли! — услышал он прерывающийся от волнения голос девушки. — Господь не осудит!
Рядом с Булан беем встал Белен. Как же без него! Прихвостень хазарский, перевертыш поганый, о родстве забывший! Заплывшие жиром глаза злобно прищурены, второй подбородок и брюхо трясутся от ненависти и возмущения:
— Сестрица, змеюка! Законы каганата никак попирать вздумала?! Ну, ничего, мужнина плетка тебя вразумит! Батюшки теперь нету! Кто за тебя, беспутную, заступится? Тать лесной? Лягушонок Драный? Или, быть может, твой крестовый брат?
— Нет! Ее родной брат! — четко и ясно произнес голос Анастасия, и критянин собственной персоной шагнул в полосу света.
Вслед за ним показались новгородцы с обеих ладей и воины из рода Щуки.
— Ты знала меня под именем Анастасий, сестра, — продолжал юноша, — но им меня вторично по незнанию крестил дед, когда нашел несмышленым младенцем у чужих людей на берегу Золотого Рога. Мое нареченное имя — Феофан! Моим отцом был Дмитрий Критянин, матерью — Ксения, ставшая потом боярыней новгородской. Ты молилась о моем здравии, сестра, и я пришел, чтобы тебя защитить!
— Теперь она будет молиться об упокоении твоей души!
Лицо Булан бея превратилось в волчий оскал, в смуглой сухой руке чешуей гадюки сверкнул нож…
Но недаром Тороп держал наготове добрый степной лук. Без дополнительного приказа пальцы положили на тетиву черную, каленую на огне стрелу — стрелу мести. Мог ли мерянин промахнуться? Ведь рядом с ним, он этого не видел, но ощущал каждой частичкой своего тела, стояли его отец, и новгородский боярин, и убитые хазарами родичи, и сотни воинов похода вождя Хельги, и боярский брат Тверд. Стрела пропела в ночи оборванную год назад песню смерти, и Булан бей, захлебываясь кровью, упал в земной прах.
Это послужило для новгородцев сигналом. Они напали на опешивших эль арсиев. Дрались молча и ожесточенно. Мало кому из людей Булан бея удалось уйти. Что стало с Беленом, не ведал никто. Его не видели ни среди мертвых, ни среди живых. Впрочем, теперь это никого не интересовало.
***
Обе ладьи стояли далеко за пределами града, там, где река не перегораживалась на ночь. Дядька Нежиловец мерил шагами палубу снекки. Завидев своих, он грузно, как приземляющийся филин, спрыгнул на берег и устремился им навстречу. По-отечески обнял Мураву, потрепал по вихрастому затылку Торопа да и застыл у носилок, даже не пытаясь вытирать застревающие в долгой бороде медленные слезы.
— Хельги! — позвал он негромко и жалобно. — Хельгович!
Искаженные болью черты раненого смягчились, веки дрогнули. Лютобор приоткрыл глаза, и взгляд его сделался осмысленным.
