Скрепя сердце я попросил билет.
– Я вас предупредил, – настаивал служащий. – Жандармы вмиг составят протокол.
Я пожал плечами, сел в кабинку и поднялся в воздух. Мне было не очень приятно нападать на природу, но не возвращаться же несолоно хлебавши, после того как я проделал путь в несколько сот километров.
Когда я поднялся наверх, не увидел ни одного жандарма, который усугубил бы мои муки нечистой совести. Солнце уже припекало вовсю, и мне захотелось пить. Я напился из пенистого горного ручья и начал подниматься на вершину, словно у меня выросли крылья, ибо предо мной маячил образ Фанфан.
Через три часа я эдельвейсов все еще не нашел, зато нос у меня потек, как тот горный ручей, видно, не следовало мне пить из него ледяную воду. Нос буквально расплавился. Такое предательство со стороны моего тела как раз в тот момент, когда экспедиция требовала всех моих сил, утвердило меня в мысли, что одного духа мало. Но тем не менее воля моя осталась несгибаемой.
К шести вечера, однако, и решимость пошла на убыль. Измотанный пробой сил в альпинизме, с бурчаньем в животе от голода, я начал сомневаться. Вся затея вдруг показалась мне глупостью. Что я тут делаю на вершине утеса? Я понял, почему насмешливо улыбались студенты в поезде, и осознал, что руководствоваться в жизни прочитанными романами – пустое занятие, напрасная трата сил. Мой первый шаг в этом предприятии неизбежно повлек за собой второй, но, пожалуй, пора положить конец средневековому подвигу и благоразумно вернуться в постель к Лоре.
Окончательно разочаровавшись, я встал и тут вдруг оторопел, увидев перед собой на склоне как будто вечный снег. Появление этих пушистых цветов вмиг опровергло все мои рассуждения, включая отказ от дальнейшего поиска. Отхлынули сомнения. Это неожиданное открытие показало мне, что при надлежащем упорстве все принятые решения выполняются.
С бесконечной нежностью сорвал я цветок и осторожно поместил его в бумажный кулек, после чего вернулся в Париж.
Мое исчезновение встревожило Лору. Она потребовала объяснений. С ликованием в душе я солгал, как если бы провел время с любовницей, тем самым создав у самого себя ощущение, будто я любовник Фанфан. Я боялся, как бы это желание не стало реальностью, но все равно мне приятно было вести себя так, будто решительный шаг уже сделан.
Лора сочла нужным поверить сочиненной мной сбивчивой истории, но, когда я отказался ехать к ее родителям на следующий уик-энд, выказала меньше понимания.
– Что ж, поеду одна! – объявила она, ни минуты не сомневаясь, что предоставляет мне свободу действий для новой встречи с любовницей, то есть с Фанфан.
– Ладно, – сказал я, удержавшись от улыбки.
Итак, я назначил Фанфан свидание на субботний вечер, заказав лучший столик в ресторанчике на правом берегу Марны, в двадцати минутах езды от центра Парижа. Терраса выходила на реку и с наступлением темноты освещалась только свечами. Полутьма, и рядом – вода.
В такой обстановке, которая сама по себе служила почти признанием, я мог усиленно ухаживать за Фанфан, не открываясь до конца. Я собирался рассыпаться в двусмысленных любезностях, которым противоречили бы и мои слова, и мое бездействие. Хотел, чтобы для нее это был вечер маленьких разочарований вперемежку с минутами, когда все мечты казались бы ей осуществимыми.
Вы, возможно, удивитесь, что я заранее намечал свое поведение: разве влюбленные, как правило, не поддаются опьянению собственных порывов? Да, это несомненно. Но во мне всегда жили на равных правах искренность и расчет. Я, конечно, буду придерживаться определенной тактики, но от всей души. Я питал особую страсть к любовным перипетиям, которые неизменно переживал с трепетом душевным.
Впрочем, я не очень был уверен, что удастся действовать в полном соответствии со своими намерениями. Легко было строить планы вдали от Фанфан, а вот их выполнение в ее присутствии будет гораздо труднее. Вдруг ее взгляд парализует мою волю? Но я все же считал себя способным умерить свои порывы, во всяком случае, хотел в это верить.
По мере приближения часа свидания решимость моя крепла, ибо я испытывал все возраставший горький стыд: готовиться в душе к свиданию с другой уже означало изменять Лоре. Правда, я не мог упрекнуть себя в том, что страстно желал Фанфан: желания никому не подвластны. Но ведь я – в принципе – оставался хозяином своих поступков. Мне казалось, что, воздерживаясь от того, чтобы поцеловать Фанфан, я частично искупаю свою вину. Сделки с самим собой какими только не бывают!
И тем не менее я не знал, сумею ли вести себя, как задумал.
В восемь вечера в субботу я трепетал перед домом Фанфан за рулем отцовского автомобиля. Она вышла с обнаженными плечами, словно изваянная в вечернем платье, подчеркивавшем безупречные изгибы ее тела.
Я сослался на необходимость отлучиться на минутку – что вполне соответствовало действительности – и побежал в общественную уборную, где вручную освободился от острого желания, охватившего меня при виде Фанфан. Ублюдочное наслаждение, ничего не скажешь, но иначе я дальше просто не выдержу…
Чуточку успокоившись, вернулся к ней и с непринужденным видом распахнул дверцу машины, изображая молодого человека, еще сохранившего старомодную галантность. Она села. Я пробормотал какой-то комплимент.
В ресторане помог ей снять шаль, прикоснувшись к обнаженным плечам, усадил лицом к реке и предложил выбранное мною меню.
– Да это же мои любимые блюда! – воскликнула она.
– Я знаю, – прошептал я, не рассказывая о том, что после обеда позвонил ее бабушке и узнал ее вкусы.
Чтобы показать себя во всем блеске, я дважды просил официанта заменить поданный ей кусок дыни, потом предложил Фанфан показать ее фильмы некоему продюсеру, знакомому моего отца. Она приняла это предложение с таким восторгом, будто я избавил ее от зимних холодов. Мне хотелось, чтобы со мною рядом жизнь казалась ей сплошным исполнением мечтаний.
Она долго рассказывала мне, какой была в детстве, вспомнила трагическую смерть младшей сестры, омрачившую жизнь семьи. Я слушал не прерывая, захваченный ее переживаниями, и у нее должно было создаться впечатление, что я ее понимаю. Потом она говорила о своем раннем девичестве, о любовных мечтах, на которые парни отвечали неуместной поспешностью – надо понимать, лапали за неположенные места. Тонкими намеками дала понять, как ее трогает моя предупредительность; потом пояснила:
– Может, парни так вели себя со мной потому, что я никогда не ношу трусиков.
Не зная, что на это сказать, я тупо и обалдело молчал. Такого удара я не ожидал. Значит, под платьем она голая…
