– Нѣтъ, – прервала она его рѣшительно и отняла у него свои руки. – Ты знаешь, что я люблю вести дѣло на чистоту, когда замѣчаю между нами какое нибудь недоразумѣнiе – а тутъ есть что-то подозрительное. Или ты думаешь, что для меня ничего не значитъ провести цѣлую ночь въ раздумьѣ о томъ, что тебѣ хорошо извѣстно? Я хочу знать имя!
Большіе голубые глаза молодого человѣка заискрились отъ оскорбленнаго чувства, но онъ молчалъ и, собираясь съ духомъ, нѣсколько разъ провелъ рукой по лбу и по роскошнымъ пепельнымъ волосамъ.
– Однако ты герой! – воскликнулъ насмѣшливо совѣтникъ, – стоишь, какъ будто тебѣ предстоитъ лишиться твоей кудрявой головы. Г-мъ… дѣвушка, очевидно, не нищая, если даритъ брильянты: но семья, происхожденіе сомнительны… а? Ты имѣешь причины отвергать родство – стыдиться…
– Стыдиться? Мнѣ стыдиться моей Люсили? – горячо воскликнулъ молодой человѣкъ – онъ совсѣмъ потерялъ самообладаніе. – Люсили Фурніе! Спросите о ней въ Берлинѣ, и вы услышите, что она могла бы выйти замужъ за самаго знатнаго графа, если-бы не предпочитала принадлежать мнѣ… Но я хорошо знаю, что экзотическій цвѣтокъ не приживется на нѣмецкой почвѣ, я знаю также, что все, что называется искусствомъ, на дурномъ счету въ монастырскомъ помѣстьѣ. Мнѣ придется бороться съ упорными предразсудками, и это смутило меня на мгновенье не за себя, а потому что я увѣренъ, что въ первыя минуты изумлѣнія могутъ вырваться суровыя слова о дорогомъ мнѣ существѣ – a этого я положительно не могу вынести.
Онъ глубоко перевелъ духъ и смотрѣлъ теперь твердо и безстрашно въ лицо своей матери, которая, опираясь руками на столъ, неподвижно, точно окаменѣлая, стояла передъ нимъ съ поблѣднѣвшими губами.
– Мать Люсили – женщина знаменитая, – прибавилъ онъ коротко и рѣшительно.
– Такъ, – сказалъ протяжно совѣтникъ. – А отецъ? Онъ не знаменитъ?
– Родители живутъ врозь, какъ… – молодой человѣкъ хотѣлъ сказать: какъ мои, но дикій блескъ глазъ маіорши заставилъ его проглотить послѣднія слова. Послѣ минутнаго молчанія онъ быстро прибавилъ, какъ бы желая скорѣе положить конецъ тяжелому напряженію: – госпожа Фурніе балерина.
– Что такое? Говори по-нѣмецки, Феликсъ, – прервалъ его съ циническимъ сарказмомъ совѣтникъ. Скажи – танцовщица, которая въ коротенькихъ юбочкахъ и съ обнаженной грудью носится по сценѣ, – брр… – онъ замоталъ головой и расхохотался, – „это будущая теща, Тереза!“
Съ строгимъ укоромъ поднялъ онъ указательный палецъ, и на его узкомъ мрачномъ лицѣ отразилось враждебное чувство къ людямъ, которое такъ ненавидѣли въ немъ его сограждане.
– Помнишь ли ты, что я предсказывалъ тебѣ двадцать пять лѣтъ тому назадъ? – спросилъ онъ сестру. – „Ты будешь проклинать свой неразумный выборъ мужа въ своихъ дѣтяхъ“, не говорилъ я этого тебѣ, Тереза? Ну вотъ, это его кровь, легкая солдатская кровь! Теперь попробуй изгнать этотъ ненавистый элементъ, если сможешь.
– Этого я, конечно не могу, – сказала она беззвучно, – но легкое созданье, которое онъ хочетъ привести въ мой домъ, я могу изгнать, въ этомъ положись на меня.
Шумъ въ кухнѣ заставилъ ее замолчать. Вошла служанка съ корзиной шпината и начала выкладывать зелень на столъ. Маіорша пошла туда, выслала работницу изъ кухни и заперла на задвижку дверь, ведущую въ сѣни. Послѣ этого она снова вернулась къ нимъ.
У молодого человѣка сердце билось такъ сильно, точно хотѣло разорваться, когда эта женщина въ длинномъ траурномъ платьѣ, съ блѣднымъ, но рѣшительнымъ лицомь твердыми быстрыми шагами подошла къ нему, чтобы разомъ рѣшить его участь. Рука его невольно поднялась къ медальону. Холодная улыбка мелькнула на губахъ матери при этомъ движеніи.
– Можешь быть спокоенъ, я ни за что не дотронусь своими честными руками до постыднаго подарка, – всякому извѣстно, откуда у танцовщицъ брилліянты… Ты будешь настолько благоразуменъ, что по моему желанію и волѣ собственными руками снимешь этотъ подарокъ: если же ты не сдѣлалъ этого теперь, то придетъ часъ, когда ты послѣ горькаго опыта съ отвращенiемъ отбросишь его отъ себя.
– Никогда, – вскричалъ онъ порывисто и, отцѣпивъ медальонъ отъ цѣпочки, нѣжно прижалъ его къ губамъ.
– Какое дурачество! – сердито пробормоталъ совѣтникъ сквозь зубы, между тѣмъ какъ глаза маіорши засверкали гнѣвомъ – въ этой холодной расчетливой натурѣ казалось заговорила ревность.
– Дурачество, – повторилъ совѣтникъ, когда Феликсъ спряталъ сувениръ въ боковой карманъ и съ нѣжностью прижалъ его къ себѣ, какъ будто бы прижималъ къ сердцу ту, отъ которой получилъ его.
– Какъ тебѣ не стыдно продѣлывать такія комедiи передъ нами, серьезными людьми. Вообще я не понимаю, какъ у тебя хватаетъ мужества здѣсь, въ монастырскомъ помѣстьѣ при твоихъ почтенныхъ родственникахъ, упоминать о такихъ связяхъ, о которыхъ порядочные молодые люди всегда молчатъ.
– Дядя, – прервалъ его молодой человѣкъ, не владѣя болѣе собой.
– Господинъ референдарій?! – возразилъ съ холодной насмѣшкой совѣтникъ. Онъ сложилъ руки и устремилъ на пылавшее лицо племянника сверкающій презрительный взглядъ.
– Ты дѣлаешь себя смѣшнымъ своимъ негодованіемъ, сынъ мой, – сказала маіорша и спокойно взяла его правую руку, которую онъ поднялъ было съ угрозой. Она снова была олицетворенiемъ равнодушія: ни сынъ, ни братъ не замѣтили въ ея взорѣ подозрительнаго пламени.
– Дядя правъ, надо имѣть много мужества, чтобы говорить съ нами объ этихъ людяхъ…
– Конечно не болѣе, чѣмъ моей бѣдной Люсили, чтобъ признаться своимъ роднымъ въ любви ко мнѣ, – съ горечью прервалъ ее молодой человѣкъ. – Госпожа Фурніе держитъ въ Берлинѣ домъ по-княжески; ея матъ изъ знатнаго, хотя и обѣднѣвшаго рода играетъ главную роль въ салонѣ, который посѣщаютъ люди высшаго сословія. Арнольдъ фонъ Шиллингъ можетъ тебѣ лучше всѣхъ сказать, какую незначительную роль играли мы въ этомъ блестящемъ обществѣ. И въ этомъ кругу Люсиль служитъ центромъ, предметомъ всеобщаго поклоненія. Она красивѣе своей матери и такъ же талантлива; и мать, и бабушка считаютъ ее восходящей звѣздой.
– He можешь ли ты мнѣ сказать, какую роль играютъ въ салонѣ госпожи Фурніе жены ея посѣтителей? – коротко и рѣзко прервала маіорша его повѣствованіе. Сынъ ея молчалъ, пораженный этимъ вопросомъ, и глаза его устремились въ полъ.
– Большая часть этихъ мужчинъ холостяки.
– А женатые оставляютъ своихъ честныхъ женъ дома, – добавила она съ неожиданной смѣсью подавленнаго гнѣва и леденящаго презрѣнія. – Ты очень ошибаешься, если думаешь ослѣпить меня роскошью и почтенной знаменитостью салона танцовщицы; я знаю, какое легкомысліе и грязь царятъ за разрисованными декораціями, и эти знанія я пріобрѣла дорогой цѣной.
