Портрет, на который с таким восхищением смотрел Бельтрами, вызвал у Фьоры удивление, сменившееся разочарованием.
— Но… это не я?
На портрете была изображена совсем молодая женщина с золотыми волосами, одетая в старомодное вышитое платье из серого бархата, какое Фьора никогда бы не надела. Странный головной убор в виде усеченного конуса украшал голову незнакомки. Белое кружево убора спускалось на лицо дамы.
— Это правда, — серьезно сказал Франческо, — и тем не менее это ты, черты лица очень похожи. Это портрет твоей матери, дитя мое. Пока ты была маленькая, ты не так походила на нее, а когда выросла, сходство стало разительно.
— Это не правда! — чуть не плача, сказала Фьора. — Ты заблуждаешься, отец. Она очень красивая, а я нет…
— Кто тебе внушил эти мысли? — спросил пораженный Бельтрами.
— Никто, но никакая женщина не может быть красивой с черными волосами.
— Честное слово, ты сумасшедшая! Я хочу тебе наглядно доказать, что ты ошибаешься…
Поднявшись, Франческо подошел к одному из шкафов, расположенных напротив стен своей студиолы. Фьора не раз любовалась диковинками, находящимися в этих шкафах: редкими книгами в драгоценных окладах, разноцветными яркими эмалями, изделиями из серебра и золота, слоновой кости, статуэтками и танцовщицами из светящейся алебастры и многими другими прекрасными вещами.
Франческо открыл позолоченным ключиком, висящим у него на шее, один из шкафчиков и достал серебряный ларчик, похожий на ковчег, поставил его на стол, открыл его и благоговейно вынул женский кружевной головной убор, последний убор Мари де Бревай. Мгновение смотрел на него, затем прикоснулся к нему губами. Когда он обернулся, Фьора заметила, что руки его дрожали, а на глазах были слезы.
— Позволь мне! — прошептал он.
Убрав назад черные волосы дочери, он закрепил головной убор почти у корней волос, закрыл лоб кружевом убора, затем поставил около портрета зеркало и подвел Фьору к нему.
— Смотри! — только и сказал он.
Кружева немного пожелтели, но лицо, отраженное в зеркале, и лицо на портрете были удивительно похожи. Та же нежная розовая кожа, тот же рот, тот же тонкий нос и особенно те же лучистые серые глаза.
— Ну что? — спросил Франческо. — Ты все еще считаешь себя некрасивой?
— Не… нет. Но почему я не блондинка, как она? Если бы у меня были золотистые волосы, я бы не сомневалась, что поэты меня будут воспевать, и, возможно, я могла бы однажды стать королевой турнира!
— Как донна Симонетта? — улыбнулся Франческо, и веселый уголек вспыхнул в его глазах. — Я надеюсь, моя дочь не будет до глупости ревнивой? Действительно, вся Флоренция любуется этой восхитительной женщиной, но до тех пор, пока наш Лоренцо не женился на донне Клариссе.
— Она рыжая! — упрямо уточнила Фьора.
— Рыжая… и не очень красивая. А до свадьбы вся Флоренция не сводила глаз с Лукреции Донати, которую любил Лоренцо и которая темноволосая, как и ты.
Тем же осторожным и почти благоговейным жестом Франческо снял кружевной головной убор и собирался снова спрятать его, как Фьора остановила отца.
— Отец! Что это за темные пятна?
Франческо побледнел и растерянно посмотрел на дочь. Он поспешно убрал реликвию, закрыл шкатулку и поставил ее на место. Подойдя к портрету, казалось, впитавшему весь свет этого прекрасного утра, он собирался убрать и его, но Фьора запротестовала.
— Разреши мне еще посмотреть на нее! — взмолилась она. — Я так мало о ней знаю. Ни ты, ни Леонарда никогда мне о ней не говорили. Мне известно только одно: это была благородная дама из Бургундии.
— Ты знаешь, ее история очень грустная, даже мучительная. Мы очень редко вспоминаем ее с Леонардой. А ты еще слишком молода…
— Никогда не рано узнать что-либо о своей матери. Только вы можете мне рассказать о ней, и теперь вот это изображение. Но оно мне ничего не говорит, ведь мессир Сандро скопировал лишь мое лицо.
— Ты способна по портрету судить о человеке? — удивился Франческо.
— Конечно. У нашей кузины, Иеронимы Пацци, я видела ее портрет, который воздает должное ее красоте, но он еще и говорит о ее тщеславии, жадности, неискренности и жестокости. Это же изображение мне ни о чем не говорит.
Франческо был ошеломлен. Фьора, которую он привык считать маленькой девочкой и которая, в сущности, и была ею, проявила такую проницательность, что смутила его… Молодая девушка уловила его растерянность и решила воспользоваться этим.
— А сейчас, — добавила она нежно, — ответь на вопрос, который я тебе задам… Эти бурые пятна?.. Похожи на кровь.
Бельтрами отвернулся и отошел к окну, откуда открывался вид на дорогу делла Винья Нуова и великолепный дворец Ручелай, один из самых новых и красивых во Флоренции.
Фьора последовала за ним.
— Ответь мне, отец! Я хочу знать!
— Я забыл, что ты умеешь произносить «я хочу»… Да, это кровь… ее кровь… Твоя мать, дитя мое, умерла при страшных обстоятельствах.
— Каких?
— Не спрашивай меня больше ни о чем, я ничего не скажу.
Позже ты обо всем узнаешь.
— "Позже»— это когда?
— Когда ты станешь женщиной. Пока ты еще слишком молода, а у молодой девушки должны быть радостные мысли. Тем более в день праздника! Что ты собираешься надеть на турнир?
Оторвавшись от печальных мыслей, Фьора разочарованно пожала плечами.
— Я не знаю. Уверяю тебя, у меня нет большого желания идти на турнир.
— Не идти на турнир, когда наши места находятся на лучшей трибуне? — удивился Франческо.
— Сзади королевы, — уточнила Фьора. — И что бы я ни надела, не имеет большого значения. Никто меня не заметит.
— За исключением Доменико Акайуоли, Марко Содерини, Томмазо Сальвиати, Луки Торнабуони и еще нескольких более заурядных личностей, — с улыбкой перечислил Франческо.
— Я это и сказала: никто не заметит.
Она не добавила, что единственно, кто для нее что-то значил, — это неотразимый Джулиано Медичи. Но он смотрел только на Симонетту Веспуччи.
Бельтрами засмеялся.
— Ты очень привередлива. Тем не менее тебе придется однажды выбрать себе супруга.
Фьора взяла отца под руку, поднялась на цыпочки и поцеловала его в гладко выбритую щеку.
— Единственный мужчина, которого я люблю и который не может на мне жениться, — это ты!
— О! Такое признание заслуживает вознаграждения. У меня есть кое-что для тебя.
Освободившись от объятий дочери, Бельтрами направился к сундуку, достал что-то, завернутое в шелк, и протянул Фьоре:
— Держи… Я хотел подарить тебе это к твоему празднику, но сейчас, по-моему, подходящий момент.
Глаза девушки радостно вспыхнули. Как и все, она любила подарки, сюрпризы и все неожиданное. Она нетерпеливо развернула белый шелк и увидела золотой обруч, которым любили украшать себя богатые флорентийки. Он был выполнен в виде ветки омелы, а плоды из жемчуга. Крупная жемчужина в форме слезки свешивалась на лоб…
