Немного успокаиваясь, он спросил осторожно:
— О чем же ты сожалеешь?
Клеменс вздохнула и прижалась к нему.
— Иногда я тоскую о надежности прутьев моей золоченой клетки, о днях, когда не было не только забот, но даже сами мечты внушали наставники… У свободного высокого полета есть своя цена… Я боюсь за нашу дочь. Она так молода и наивна… И во всей круговерти турниров нет никого, кому бы можно было спокойно вручить ее честь и счастье…
Не впервые Арнауд ощутил вину и чувство неполноценности… Он — обычный рыцарь, да, опытный и умелый, лучший учитель боевых навыков, чем собственно боец. Безумие молодости позволило ему украсть экзотическую птицу из золоченой клетки, но всей жизнью он давно уже искупил грех. Никогда им не приходилось голодать. Он обеспечивал, а искусство швеи, которым обладала Клеменс, позволило жить с относительным комфортом. Но он не мог дать жене ту безопасность, которую давали прочные каменные стены, из-за которых он ее похитил.
— Осенью я попробую найти постоянную службу в свите лорда, — сказал он. — Наверняка сейчас нужны рыцари в дружины лордов, сейчас, когда Ричард в тюрьме, а Филипп во Франции может выкинуть что угодно…
— В этом году вам понадобится больше, чем просто попытаться, — спокойно отозвалась она.
Холодок предчувствия покатился по хребту.
— Клеменс?
Она взяла его руку и провела по своему нежному животу. — Я вновь беременна. Уже три месяца нет кровей…
Нежная округлость под его пальцами едва ли сильно изменилась. Впрочем, обнаженной он видел жену достаточно давно: ранние зимние вечера и поздние рассветы. Все разговоры и все любовные игры проходили во тьме.
— Но это же не… — начал он и тут же закрыл рот, отчетливо вспомнив ночь, когда он не сдержался и излил семя в блаженной нежности ее влагалища. И спросил только:
— Ты уверена?
Это был глупый вопрос. Конечно же, она была уверена. И главной причиной раздражительности и злословия в последнее время было именно сдерживаемое волнение.
— Ах, Клеменс… — проговорил он, обнял, прижал к себе, как бы закрывая от всего мира, и в то же время принялся быстро считать. Сейчас вторая половина апреля, почти канун дня святого Марка. Следовательно, к ноябрю появится еще один едок.
И вдруг его охватил ужас. Клеменс едва не умерла, когда рожала Манди. Бедра были слишком узкими, чтобы свободно пропустить головку ребенка… Старая Милдред продавала какие-то снадобья лагерным шлюхам, у которых случались задержки, но эффективность была, кажется, столь же сомнительна, что и состав. Да и Клеменс наотрез откажется принимать что-то подобное… Мысль о том, что он может ее потерять, была просто непереносима: ведь Клеменс — это все, что у него есть на белом свете…
Холодный пот выступил на лбу. Арнауд собрался с силами и сказал хрипло:
— Я начну искать еще до наступления зимы.
И почувствовал на груди кивок Клеменс, услышав ее слова:
— Жаль, что я не сказала тебе раньше. Но не хотела обременять тебя, пока… пока не убедилась.
— Надо было сказать… — Обнял ее Арнауд еще немного крепче и поцеловал пушистые волосы, благодаря Бога за тьму, которая не позволит увидеть выражение его лица…
По согласованию сторон было установлено, что турнир должен проходить на трех смежных, достаточно обширных полях; северные и западные границы образовывала речка, невдалеке от которой располагался лагерь, с юга пространство ограничивал край небольшого леса. С востока никаких естественных преград не было, но ограничение все же установили: неподалеку там находилась деревушка, но всякая попытка переноса боев в ее пределы каралась немедленным снятием с состязаний.
Ближе к середине первого поля были установлены загородки, ивовые плетни; за ними рыцари во время турнира могли находиться в безопасности, выйти из боя или по крайней мере получить передышку. Сейчас, едва взошло солнце, здесь собирались рыцари со своими оруженосцами и слугами. Харви разминался — взмахи рук, повороты корпуса. Оружие и доспехи блестели в лучах утреннего солнца; рыцари обменивались репликами — здесь хватало и беззлобного подтрунивания, и агрессивных выпадов.
— Отсюда тебе будет хорошо видно бой, — сказал Харви брату, — но будь готов по моему знаку подать запасное копье или щит.
Александр кивнул; Харви уже восседал на гнедом жеребце и держал его на короткой узде, так что голова коня почти касалась груди. Боевое копье было вставлено в специальную ременную петлю у седла; сине-золотой щит пока был сдвинут на широченную спину старшего брата. Александр держал запасной щит — он оттягивал левую руку, а правой удерживал вертикально большое запасное копье. Фляга с водой была подвешена на ремешке через плечо, а в холщовой сумке было два медовых пирога. Другие оруженосцы, собравшиеся за плетнем, были экипированы подобным же образом.
— А как вы будете различать, кто свой, а кто противник?
— Легко, — бросил Харви. — Каждый боец выкрикивает имя своего лорда-покровителя. Кто не выкрикивает — значит, сражается сам за себя. Сегодня я — человек Джеффри Дардента. Его противник — Сэйер де Квинси. Следовательно, всякий, кто на ристалище крикнет «де Квинси» — моя добыча. — Он чуть ослабил узду. — Будь начеку и не выходи за ограду. Если выйдешь — станешь добычей. А я пока не могу позволить себе платить за тебя выкуп.
Александр виновато пожал плечами.
— Куда мне сейчас на ристалище. Я с трудом удерживаю щит и копье, а уж орудовать ими… Так что побеспокойся о себе.
Харви улыбнулся.
— Этим займется мой сторожевой пес. — И указал взглядом на фигуру одетого в красное и черное Арнауда де Серизэ, который как раз заставлял своего коня гарцевать по ристалищу. — Ну, брат, пора. — И с этими словами Харви пустил коня через поле.
Левая рука уже болела; Александр опустил щит ребром на землю, а затем освободил и правую, прислонив копье к плетню.
Рыцари собирались в две неровные шеренги, одна против другой. Некоторые, прежде чем примкнуть к «своим», скрещивали копья с противниками, как бы проверяя силу и отвагу бойцов из другого лагеря. Кони сталкивались и ржали, комья земли летели из-под копыт; волнение нарастало, кажется, уже ощутимо запахло боем. Горло Александра пересохло, а сердце заколотилось так, словно он сам уже оказался среди бойцов.
— Де Квинси! — завопил парень, стоящий неподалеку, и ударил по изгороди. — Квинси! Квинси!
Александр собрался уже ответить собственным кличем: «Дардент!» — но посмотрел на фигуру парня и внушительные мускулы, не скрытые кожаной безрукавкой, и почел за благо промолчать… Вечером, когда все свершения дня будут позади, он сложит песню и вложит в нее все увиденное и прочувствованное…
