Аддис сильно изменился, и одним только временем и возрастом это не объяснялось. Улыбчивый и счастливый юноша спрятался за непробиваемым панцирем, словно насекомые в нескольких бусинках янтаря, украшавших его простую тунику.
И все же тот юноша не исчез бесследно, и временами в чертах возмужавшего похудевшего лица иногда проглядывали знакомые оттенки, — она порой видела его губы, подвижные и всегда готовые к улыбке, а не ту жесткую линию рта, пугающую даже более, чем жуткий шрам. А еще глаза — она хорошо помнила мерцающий в них золотистый блеск еще с тех пор, когда Аддис был молод. Теперь же в них читались опасность и настороженность, вспыхивал таинственный мрачный огонь, и никто не мог заглянуть глубже и увидеть, что таится в его душе.
Он внушал страх. Его боялись все — слуги, крестьяне, даже Рэймонд. Одного его взгляда хватало, чтобы поставить на место и принудить к беспрекословному подчинению любого строптивца. Суровое выражение лица не допускало неповиновения. Сила поджарого тела и бледный шрам красноречиво свидетельствовали о том, что он пережил опасности и беды, куда более страшные, нежели довелось испытать любому из них. Он все еще часто надевал одежды из оленьей шкуры, но даже в шерстяной накидке и тунике вокруг него витала слегка таинственная аура чужеземца, как будто варварство проникло в него слишком глубоко, и избавиться от него гораздо труднее, чем сменить одежду.
Все испытывали перед ним страх, однако Мойра его не боялась. По крайней мере, так, как остальные. Именно благодаря этому, а не отдаваемым ею приказаниям, женщины мгновенно приняли ее главенство. Они не переставали удивляться ее смелости. Подчас, когда лорд заговаривал с ней, и она не сжималась при этом от страха и не приходила в трепет, ей становилось любопытно, удивляется ли он. Но разве можно бояться человека, если некогда тебе пришлось держать в руках его горе и отчаяние, даже если сам он об этом не помнит?
Аддис неожиданно повернулся к ней:
— Ты считаешь, что я должен был сообщить тебе об отъезде моего сына раньше. Зря. Боль при этом была бы такой же сильной.
Разумеется, боль осталась бы столь же острой, только продолжалась бы гораздо дольше. Может быть, даже хорошо, что он не сказал ей заранее. Этим он подарил ей несколько дней чистой безмятежности.
— Когда он уедет, я полагаю, все закончится?
— Что ты имеешь в виду?
— Мои обязанности здесь, мое рабство.
Он посмотрел на нее, как на суде, — взглядом, в котором смешались гнев, насмешка и любопытство. У Мойры пересохло в горле. Нет, он не приводил ее в ужас, как остальных, однако его пристальное внимание вызывало внутреннюю тревогу, и она прилагала все усилия, чтобы не показать этого.
По всей видимости, он пришел к какому-то решению, как будто сумел прочитать ее скрытые мысли. Ей не нравилась такая проверка, однако она чувствовала, что не в состоянии просто отвернуться и разорвать образовавшуюся между ними своеобразную связь.
— Ты не понимаешь, о чем говоришь, Мойра. Возможно, мне следует рассказать тебе, что на самом деле происходит с попавшими в плен и превращенными в рабынь женщинами, — протянув руку, он дотронулся до выбившейся из-под покрывавшей голову накидки пряди волос. — Радуйся, что я не стану показывать тебе, что случается с ними.
Какое-то мгновение они стояли неподвижно; его пальцы едва прикасались к воздушной пряди волос, рука пересекала разделявшее их пространство. Короткое мгновение вдруг наполнилось пугающе напряженным ощущением, от которого у нее по коже побежали мурашки. Затем он неожиданно сделал шаг назад, отдаляясь от нее, так, что Мойра едва могла различить его лицо. Только после этого она поняла, что несколько секунд не дышала.
— Когда я говорю «хватит», значит — хватит. А теперь иди, подготовь мальчика. Пришло время уезжать отсюда.
Время пришло. То же самое говорил Рэймонд в ее доме. Что ж, все верно, действительно, время пришло. Она упаковала вещи Брайана. Его взгляд следил за ней неотрывно; он по-своему, по-детски успокаивал их обоих, смело уверяя ее, — отец обещал, они еще увидятся.
Аддис ожидал их у входа с двумя приготовленными к отъезду лошадьми. Возможность самому, словно взрослому, подняться на оседланного для него коня заставила Брайана забыть о грусти расставания. С помощью отца он радостно вскарабкался на спину скакуна и принялся устраиваться в седле. До прощального поцелуя он даже ни разу не взглянул на нее.
С разрывающимся на части сердцем Мойра следила за тем, как они удаляются на юг, и почти час простояла у ворот — до тех пор, пока всадники не превратились, в едва различимые точки, а вскоре и вовсе исчезли за линией горизонта.
Брайан уехал, а вместе с ним исчез и смысл ее жизни. Она постояла еще немного, ощущая отупляющую печаль от того, что только что произошло — и произошло с такой головокружительной скоростью. А потом зашагала по дороге назад в деревню, и никто не остановил ее на пути.
Вдоль дороги выстроились в беспорядке хижины и подсобные строения. На каждом дворе, окруженном штакетником или небольшим рвом, копошилась домашняя птица. С полей на обед возвращались мужчины, женщины выходили на крыльцо, чтобы встретить их. Она сделала вид, что не замечает, с каким пристальным вниманием все они следят за ней.
Когда она проходила мимо дома женщины, делавшей лучший в деревне эль, ее догнал бондарь Пол и зашагал рядом. Красивый молодой мужчина, отличавшийся недюжинной силой, несмотря на свою худобу, первым окрестил ее «вдовой-девственницей». Как-то вечером приятели раззадорили его, предлагая проверить, справедливо ли суеверие, которое он помог создать, и Пол ввалился в ее дом в пьяном угаре, намереваясь показать свое бесстрашие. Слова убеждения оказались бесполезными, и ей пришлось сбить его с ног железной сковородой.
— Значит, ты теперь заняла место фаворитки у лорда, так получается?
— Нет. Прошу тебя, Пол, не начинай все сначала.
— Двести фунтов — это же надо! Поневоле задумаешься, что такого может предложить женщина, стоимость которой так велика. Неудивительно, что твои предыдущие мужья померли.
— Мы почти не общаемся с лордом. Я его в этом смысле не интересую, и он меня тоже. Ничего такого между нами нет.
Она говорила очень убежденно, хотя внутренне не чувствовала уверенности в своих словах. Да, действительно, Аддис не сделал ничего, что могло бы вызвать ее опасения. В отличие от Рэймонда, он не раздевал ее глазами, не искал повода, чтобы оказаться поближе к ней. И все же иногда, оглядываясь, она обнаруживала его, натыкалась на его напряженный взгляд — именно так смотрел он на нее сегодня. Создавалось впечатление, что он словно изучал ее, пытаясь прийти к какому-то внутреннему решению. Некая искра взаимного притяжения проскакивала между ними, заставляя ее нервничать гораздо сильнее, чем похабные намеки или притязания Рэймонда.
