И тут Гаррик внезапно почувствовал себя виноватым. Ведь в тот злосчастный вечер он хотел оказаться на месте удачливого старшего брата, разве нет?
Взяв мать под руку, сын ласково произнес:
– Пойдем в дом, мама.
Коротким свистом подозвав собаку, они с матерью направились к дому.
– Какая у тебя чудесная собака, – улыбнулась графиня, наклоняясь, чтобы погладить сеттера.
– Здравствуй, Гаррик, – почти бесстрастно произнес граф без тени улыбки.
Гаррик тоже не улыбнулся.
– Милорд. – Он почтительно склонил голову.
Арлен опирался на трость, но в остальном он выглядел вполне здоровым. Во всяком случае, он никак не походил на человека, которому осталось жить год-два от силы.
Граф внимательно оглядел сына с ног до головы и с неодобрением отметил немодного покроя камзол и ненапудренные волосы. Потом, мельком взглянув на собаку, категорическим тоном произнес:
– Нам необходимо многое обсудить. – Граф двинулся в сторону гостиной.
Графиня с сыном покорно последовали за ним. Улучив минуту, Гаррик наклонился к матери и поцеловал ее в щеку.
– Давай потом покатаемся в городском парке? – с улыбкой предложил он.
Голубые глаза графини радостно просияли.
– С удовольствием, – тихо ответила она и добавила, понизив голос почти до шепота: – Я так тосковала по тебе, дорогой, и так рада, что ты наконец вернулся!
Гаррик почувствовал себя безмерно виноватым перед матерью.
– Я тоже рад, – отозвался он.
Это было правдой, увы, лишь наполовину.
Вслед за отцом Гаррик вошел в огромную библиотеку. Граф не спеша опустился в массивное кресло, сел за внушительный дубовый стол. Гаррик молча занял кресло напротив, сеттер лег у его ног.
Стены библиотеки были до потолка уставлены стеллажами с книгами, и в просторной комнате казалось темно, несмотря на свет огромной хрустальной люстры, свисавшей с высокого потолка.
– Надеюсь, твое путешествие на сей раз обошлось без приключений? – негромко поинтересовался граф, приподняв бровь. Он заметно поседел за это время.
– Я добрался до Лондона вполне благополучно. Однако должен сказать, отец, вы не выглядите смертельно больным, – дерзко заметил Гаррик.
Граф молча откинулся на спинку кресла и, помолчав, произнес:
– Я дважды пытался заставить тебя вернуться в Англию. Пришлось прибегнуть к хитрости.
Гаррик с трудом сдержал закипающий гнев.
– Я не собираюсь слишком долго прохлаждаться в Лондоне. Через две недели я возвращаюсь на Барбадос.
Глаза графа округлились от удивления.
– Но ведь ты только что приехал! Тебя не было дома целых десять лет, и ты собираешься покинуть Англию всего через две недели?!
– Если вы помните, милорд, я уехал на Барбадос по вашему приказу, – холодно заметил Гаррик, воскресив в памяти тот день, когда его удалили из дома за то, что он якобы соблазнил некую юную аристократку.
– Сумел нашкодить, сумей и отвечать! Ты же не захотел тогда на ней жениться! – гневно выпалил граф.
– Я был у нее далеко не первым!
– Она утверждала обратное!
– Она лгала, но вы всегда были готовы поверить кому угодно, только не собственному сыну, – холодно парировал Гаррик.
– Признаюсь, я знал, что она солгала. Но ты был слишком упрям и своенравен, не желал признавать отцовской власти, и потому я счел необходимым как следует тебя проучить, – гневно произнес граф. – Кстати, я вовсе не настаивал на том, чтобы ты оставался на Барбадосе целых десять лет. Ты пробыл там так долго исключительно по своей воле. За последние пять лет я несколько раз пытался вернуть тебя домой. Впрочем, я вижу, за эти годы ты нисколько не изменился. Все так же упрямо перечишь каждому моему слову.
– Честно говоря, я просто не принимаю ваши слова во внимание, – дерзко отозвался Гаррик, хотя и не без некоторого колебания.
Граф в ярости стукнул тростью об пол и поднялся.
– Ты – мой единственный наследник! Неужели у тебя начисто отсутствует чувство долга?
– Похоже, что так, – мрачно ответил Гаррик и тоже встал. Вслед за хозяином вскочил и сеттер.
Граф заметно покраснел от гнева.
– Я сделал ошибку, решив, что ты исправишься к лучшему вдали от дома. Тебе никогда не стать хоть немного таким, каким был Лайонел.
Гаррик вздрогнул как от сильного удара и на какой-то миг потерял способность говорить.
Медленно обойдя стол и почти не пользуясь тростью, граф понизил голос:
– Не проходит и дня, чтобы я не вспомнил о Лайонеле… Черт возьми! Ты мой наследник! И я запрещаю тебе возвращаться на остров, в эту забытую Богом дыру!
Придя в себя, Гаррик тихо, с расстановкой проговорил:
– Отец, вы можете запрещать мне что угодно, но я уже взрослый мужчина и буду делать то, что хочу.
– А если я продам эти чертовы сахарные плантации? Что тогда? Станешь работать как поденщик на земле, которая будет принадлежать уже кому-то другому?
– Я отправлюсь в Америку и начну новую жизнь.
– На какие деньги?
В ответ Гаррик молча улыбнулся.
– Что?! – воскликнул граф. – Ты посмел присваивать себе часть моих доходов?!
– Это серьезное обвинение, – покачал головой Гаррик. – Вспомните, отец, с тех пор как я стал управлять плантациями, доходы от них выросли в десять раз! Теперь они ежегодно приносят двадцать тысяч фунтов стерлингов, а это очень приличная сумма, и почти вся она регулярно поступает в ваше распоряжение.
– Почти, но не вся?
Гаррик предпочел не отвечать.
– Ну хорошо, – внезапно смягчился граф Стэнхоуп, – признай хотя бы, что здесь, дома, у тебя тоже есть дела, не терпящие отлагательств. Великий Боже, ведь ты – мой наследник, Гаррик, и в один прекрасный день вступишь во владение чуть ли не самым огромным наследством во всей Англии! Нам с тобой действительно необходимо обсудить очень многое.
Усилием воли подавив внутренний протест, Гаррик кивнул:
– Хорошо, я согласен, отец, что мое присутствие в Лондоне совершенно необходимо, и надеюсь разрешить все спорные вопросы как можно скорее и к обоюдному удовлетворению. Однако вы отлично выглядите и проживете еще никак не меньше десяти лет. Так зачем вы столь упорно настаиваете на моем немедленном возвращении в Англию? Только не говорите, что близится час смерти и что вы сильно тоскуете без меня.
Гаррик замолчал, мысленно ругая себя за последние слова. Отец и так не собирался предаваться сентиментальным разглагольствованиям.
Опершись о край стола, граф наклонился к сыну и сказал:
– Я бы не прочь пожить еще с десяток-другой лет, если мне удастся. Но, Гаррик, пойми, ты – мой единственный ребенок. – Он сделал ударение на слове «единственный».
– Увы, я всегда помню об этом, – напрягся всем телом непокорный сын, понимая, куда клонит отец.
