велел седлать. Утричать не стал, торопился уехать из дома, что виделся клеткой похуже земляной ямы.
На крыльцо вышла провожать боярыня Ульяна, за ее плечом стояла и Настасья: голова опущена, коса гладко смётана. В глаза не глядела, руки в рукавах прятала. Вадим и вовсе озлобился, безо всяких слов взлетел в седло и увел за собой десяток воев на заставу.
От автора:
Большуха - Большак и большуха - главные в семье, обычно муж и жена, но не всегда. Большину (старшинство) могла передать свекровь одной из своих невесток при своей немощи, при этом большаком продолжал оставаться её муж
Тётка Ульяна после утренней службы говорила с отцом Димитрием у церковных ворот, держа крепко за руку Настасью. Видно, не желала отпускать боярышню по указу Норова. А сама Настя, едва не плакала от нетерпения, так хотелось побежать и поглядеть на народец, на торг, пусть маленький, но гомонливый.
Тётка как назло не торопилась, вела степенную беседу и все о божественном, о светлом. Настя вздохнула и смирилась, а чтоб терпеть было приятнее, раздумывала об том, об другом. Так учил отец Илларион, мол, человеку не дают скучать его же думки.
Церковь Насте понравилась: просторная и светлая. Отец Димитрий читал громко, раскатисто, тем бодрил и обнадеживал людишек, что собрались к утреннему молебну. Сама боярышня крестилась истово, все поминала отца Иллариона, усопших батюшку с матушкой и просила отрады для тётки Ульяны. Напослед и за боярина Норова молила боженьку, чтоб дал ему сил поболее и сердечного тепла.
Стояла перед иконой и вспоминала как вечор наказывал Вадим своею рукой вороватого мужика. Поначалу испугалась, да не казни – поделом вору – а страшного лика боярина. Ведь кнутом хлестал без злобы, без гнева праведного, будто работу делал: брови не изогнул, дурного слова не кинул. Бездушный?
Настасья хоть и молодая, а разумела – все не так, как кажется со стороны. Будь Вадим бездушен, так пожалел бы ее, сироту? Отпустил бы продохнуть от подворья и уроков суровой тётки, приметил бы, что боится запертых ставен? Но глаза-то видели, что рука боярская не дрогнула, отвесила кнута сполна. И ведь сам казнь творил, никому не доверил.
Зина ночью все удивлялась, что боярин не засёк виноватого до смерти, что ушей не отрезал и не прибил к воротам торга*. Все твердила Насте, что она, может, правая, и боярин доброй?
Боярышня видала наказания не однова: в княжьем городище воров немало. Так и руки отсекали, и ноздри рвали, иных и вовсе вешали не вервие. Но там-то вои казнь вершили, а не князья, не бояре.
– Настасья, очнись ты, – тётка больно сжала руку боярышне. – Чего встала? Ступай по боярскому делу, да возвращайся скорее. Сословия своего не урони, не мели языком лишнего. Не болтай с простыми-то. Слышишь, нет ли? Да что ты как неживая!
– Слышу, тётенька, – Настя встрепенулась и двинулась идти, но Ульяна не пустила.
– Рот не разевай, домой торопись. Кудри, кудри-то опять повылезли. Да что ж за беда с тобой, растяпа ты эдакая, – ругалась тётка, а у самой глаза тревожные.
– Вернусь вскоре, ты уж не полошись, тётенька.
– Не полошись… – Ульяна принялась убирать под шапочку Настины кудряхи. – Сторожись, по сторонам поглядывай. И на что ему эти буквицы? Не прочел и ладно, так нет ведь, надобно ему, – ворчала.
Через малое время тётка отпустила Настю, пошла к хоромам, да все оглядывалась.
– Боярышня, куда сперва? – Зинка в теплом платке и залатанном зипуне топталась возле. – К Шалым иль на торг?
Алексей стоял поодаль, не сводил глаз с Настасьи, с того у боярышни и щеки румянились, и улыбка на губах цвела. А как иначе? Парень пригожий, ласковый, а взор огневой и очень волнительный.
– К Шалым, – Насте жуть как любопытно было вызнать, соврал боярин Норов про буквицы или правду молвил.
– Сюда, боярышня, – Алексей посторонился, пустил Настю с Зиной вперед себя и пошел следом.
А Насте отрадно, едва не спиной чуяла взгляд молодого воя, с того и шагала радостно, и головы не опускала. Была б пташкой – взлетела, до того хорошо.
В лад с Настасьей и погодка: тучи разошлись, показали серое небушко, а промеж того и скупой лучик солнца пробился сквозь толщу густых облаков.
– Видать, тепло скоро, – Зинка подняла лицо к небу. – Как мыслишь, боярышня, весна-то спорая будет или промедлит?
– Не знаю, Зинушка. Скорее бы листки появились, да небо синее. Хмарь давит, будто грудь сжимает и дышать не дает.
– Не печалься, – встрял Алексей, – дед Ефим сказал, что теплу скоро быть. Река лед скинет, вот красота-то.
– Дед Ефим? Он ведун? – Настя обернулась к пригожему вою.
– Нет, – улыбнулся Алексей, – дедок как дедок. Живет долго, знает много.
– А вот и Шалые, – Зинка остановилась у ворот немалого подворья, а потом шагнула за порог.
– Боярышня, ты вперед-то не лезь, – Алексей подошёл совсем близко, ожег дыханием висок Насти. – Большуха Шаловская дюже хитрая.
Настя замерла, не нашлась с ответом, а миг спустя услыхала в подворья злобный бабий голос, густой такой, раскатистый.
– Эй, куда прешь?
– По указу боярина Норова, – Зинка не растерялась. – Со мной боярышня Карпова.
– Чего надо?
Настя шагнула вслед за Зиной и увидала большущую бабу ростом никак не меньше боярина Вадима. Косы вокруг головы закручены, сверху плат накинут. Понева темная, простая, а рубаха крепкая. Стояла баба, уперев руки в боки, с того Настасья разумела – задушевной беседы не случится, а будет иное, может, и страшное.
– Здрава будь…не знаю, как тебя величать, – проговорила Настасья ровно так же, как делала это тётка Ульяна.
– Ольгой, – баба окинула взглядом девушку и брови возвела высоко. – Ты что ль боярышня?
– Я, – Настя головы клонить не стала, но улыбкой процвела. – Настасья, дочь Петра. А тебя как по-батюшке?
– А мне откуль знать? Мамка, царствие небесное, ребятишек наплодила от многих мужей. Какой из них мой батька не сказывали, – и ощерилась глумливо.
Настя почуяла, как щеки полыхнули румянцем, а вслед затем увидала, что Алексей шагнул защитить от языкастой. Парня боярышня удержала, а сама пошла ближе к страшной бабе:
– Боярин Вадим говорил, что лук у
