– Беда оказалась в том, что они раскололи камень пополам, а раздробили только одну половину. И вот мне говорят: "Мистер Уэйнрайт, согласны вы еще раз пройти через это испытание или с вас достаточно?"
Брук бессильно опустился на скамью и глубоко втянул в себя приятный морской воздух.
– Если только они мне не льстили, множество молодых людей, не мне чета… – старик снова пыхнул сигарой. – Ну вот… Они просто опешили… Что с вами, молодой человек? Слишком крепкая сигара? – он придвинулся ближе. – Вам плохо? Однажды с моим племянником…
– Со мной все в порядке, – вставая, заверил Брук. Врожденная деликатность заставила его добавить: – Благодарю вас. Кажется, мне пора идти. Доброй ночи.
Он прошел через темную курительную комнату, едва не наткнувшись на стол, и чуть ли не бегом бросился по коридору. Поднявшись на свой этаж, обрадовался, увидев на площадке небольшое плетеное кресло. Рядом стоял такой же плетеный столик с цветком в кадке. Брук сунул туда погашенный окурок и посидел немного, чувствуя себя раздраженным и униженным. Наконец у него отлегло от сердца, и он решил вернуться в свой номер. Там уже убрали со стола. Корделии не было видно. Он походил несколько минут по просторной гостиной, снял с этажерки одну из прихваченных с собой книг, какое-то время тупо смотрел на нее, а затем поставил на место и направился в спальню.
Это была пышно убранная комната, с чуть полинявшим красным ковром, розовыми с позолотой обоями и мебелью из полированного орехового дерева с кружевными чехлами. На стенах висело два изречения: "Память о добродетельных живет вечно" и "Я сплю, но мой дух бодрствует".
Брук никогда еще не видел Корделию с распущенными волосами. Он присел на краешек кровати.
– Корделия… Как ты хороша!
Кровь хлынула к ее щекам.
– Это правда, Брук?
Он накрыл ее руку своей.
– Ты такой холодный, – она вздрогнула. – И бледный. Ты хорошо себя чувствуешь?
Он весь напрягся.
– Конечно. – Брук, резко поднявшись на ноги, подошел к зеркалу над камином. Да, он неважно выглядит, и она это сразу заметила. У самой такой цветущий вид! Должно быть, она его презирает. История повторяется.
– Завтра уедем отсюда, – буркнул он.
– Уедем?
– Переедем в отель "Бейли". Он гораздо современнее, со всеми удобствами.
Молчание. Потом:
– Как скажешь, Брук. Мне везде хорошо.
– Правда? – он повернулся к жене. – Скажи, Делия! Это все, что я хочу знать.
От удивления у нее широко распахнулись глаза.
– Ну разумеется. Все так ново. И потом, это наш… Какая разница, где остановиться? Брук, я только что думала, когда ты выходил: на Южном Берегу еще водятся цыгане? Одна знакомая девушка была здесь в прошлом году и купила такую хорошенькую шкатулочку с билетиками – предсказывать судьбу. Мне тоже хочется. Правда, интересно? Мы пойдем туда завтра?
Он не ответил, и она встревожилась:
– В чем дело? Я тебя обидела?
– Нет, ерунда. Сущая ерунда. – Он прислонился к камину и, все еще чувствуя себя не лучшим образом, смотрел на жену. – Прямо с утра пораньше и отправимся, – в его голосе зазвучали вызывающие нотки. – Папа заказал номер в этом отеле только потому, что когда-то они с мамой останавливались здесь. Давным-давно.
– А где это – "Бейли"?
– Помнишь, мы проходили мимо большого здания в центре? Там намного веселее. – Брук оживился. – Хочешь, позавтракаем в "Стар-Инн"? Там подают замечательные устрицы. А потом пойдем искать твоих цыган. Я куплю тебе шкатулку, и ты сможешь предсказывать себе судьбу, когда пожелаешь. А вечером переедем.
Он вдруг осекся, сообразив, что подобная словоохотливость не скрывает, а, наоборот, выдает его нервозность.
– Это – начало новой жизни, – задумчиво произнесла Корделия.
– Хочешь еще шампанского? Она покачала головой.
– Не возражаешь, если я сам выпью?
– Нет, конечно.
Брук выпил шампанское и почувствовал, как по всему телу разливается тепло. Он выпил еще один бокал и, сев на кровать, обнял и поцеловал жену.
– Брук, – прошептала она. - Я…
– Что?
– Нет, ничего.
Он попытался заглянуть ей в глаза, но они смотрели куда-то вдаль, словно искали прибежища за пределами этой комнаты. От нее исходил слабый аромат духов и молодого женского тела. На мгновение его охватила паника, и он решил последовать ее примеру. Отвлечься от своей индивидуальности. Отрешиться от неважного самочувствия. Забыть себя самого. Забыть Брука Фергюсона.
Он стал целовать ее – в шею, щеки, волосы. Корделии хотелось отвернуться, но она превозмогла страх и повернулась к мужу, чтобы принять крещение и разделить с ним опыт супружеской жизни.
С берез и платанов опадала листва. Фарроу с Боллардом целые дни напролет сметали ее с дорожек. Дом был замечательный: огромный, квадратной формы, поросший плющом, богато обставленный – ничего лишнего. Шестеро слуг – всегда готовых помочь. Корделия с удовольствием, хотя и не без волнения, устраивалась на новом месте. Мать с отцом никогда не держали слуг: поступая в колледж или на работу, старшие девочки передавали свои обязанности младшим.
Корделия не ошиблась, сказав Бруку, что для нее началась новая жизнь. Все, решительно все было здесь по-другому – она убедилась в этом, когда поближе познакомилась со свекром.
Дома авторитет родителей носил демократический оттенок. Можно было делать и говорить что угодно, лишь бы вы не выходили за рамки неписанных установлений. Стоило кому-то переступить грань, как на него обрушивалось все семейство. У матери была тяжелая рука, и она не жалела колотушек для маленьких. Зато отец держался, скорее, как старший брат. Не один строгий родитель укоризненно качал головой по поводу странных порядков в доме Блейков.
А в Гроув-Холле всё и все вращались, точно спутники, вокруг одного солнца, светили его отраженным светом.
И не то чтобы мистер Фергюсон был излишне крут. Просто с течением времени вы начинали чувствовать его власть, осуществляемую не кнутом, а с помощью перста указующего. Даже во время отлучек вы постоянно ощущали его незримое присутствие. Все в доме руководствовались одним жизненно важным критерием: одобрит ли это мистер Фергюсон?
Он был слишком умен, слишком расчетлив, обладал слишком широким кругозором, чтобы прямо командовать. И тем не менее рядом с ним никто не мог расслабиться. Читая книгу, вы все время держали ухо востро: не поступит ли от него какое-нибудь указание? Когда же он сам читал, вы старались держаться тише воды, ниже травы, чтобы его не потревожить. Иногда Корделии казалось, будто все дело в его громком, словно пыхтение динамо-машины, дыхании – оно не давало забыть о его присутствии. Только в отличие от динамо-машины, дыхание было не равномерным, а учащалось всякий раз, когда он собирался что-то сказать. И даже если потом он ничего не говорил, этого было достаточно, чтобы привлечь всеобщее внимание. Он носил мягкую, эластичную обувь и отличался удивительно легкой походкой, так что, когда он передвигался по дому, в первую очередь слышалось именно дыхание. Вы не позволяли себе высказывать свою точку зрения на что бы то ни было, потому что его мнение, когда он удостаивал поделиться им с вами, поражало четкостью и логической обоснованностью. Вы начинали видеть в нем самобытную личность, чьи взгляды и поступки всегда пребудут для вас непостижимыми и, главное, непредсказуемыми.
