— Ты можешь забрать себе и эту фигурку, и все остальные приобретения, если тебе удастся осуществить мой план. Я отлично понимаю — изменить ход событий весьма трудно, но это один из самых благородных замыслов, которые я когда-либо пытался воплотить в жизнь.
— Расскажи же мне наконец обо всем откровенно, — взмолилась Тереза.
— Те три сокровища, которыми ты так восхищаешься, я получил от знакомого капитана-китайца, — стал рассказывать сэр Хьюберт. — Я спросил его полушутливо-полусерьезно, какие наркотики он привез с собой на этот раз. «Опасный вопрос, ваше превосходительство, не хочется и отвечать на него», — заявил он. «Я просто интересуюсь», — успокоил его я. И тут он прошептал: «Чанг Мэй покажет невиданное».
— И что это было? — замерла Тереза.
— Он вытащил откуда-то маленькую бутылочку и сказал, что ее содержимое якобы совсем недавно получено в результате долгих исследований в Пекине.
— Наркотик? — прошептала Тереза.
— Очень странный. По-видимому, когда человек принимает это снадобье, его мозг погружается в некоторое оцепенение. Человек может двигаться, говорить и выполнять все, о чем его просят, но на самом деле он не может отвечать за свои поступки, так как, говоря проще, не в состоянии осознать происходящее.
— Хотя нечто подобное трудно вообразить, думаю, в этом есть определенный смысл, — задумчиво произнесла Тереза.
— Именно так я и подумал в тот момент, — согласился сэр Хьюберт. — Чанг Мэй подозвал мальчика, дал ему выпить стакан вина, в котором растворил две капни из бутылочки.
— И что произошло? — Тереза затаила дыхание.
— Мальчик казался таким, как обычно, но ничего от себя не говорил — только по чьему-то велению. Чант Мэй заставил его произнести: «Доброе утро, сэр, хороший сегодня денек» и «Доброй ночи, сэр, я иду спать». Он повторил это абсолютно нормальным голосом, но бессознательно.
— Подумать только! — воскликнула Тереза.
— Потом китаец попросил мальчика сесть на стул, закрыть глаза и уснуть.
— А он?
— Когда я уехал, он спал, и Чанг Мэй уверил меня, будто в течение часа он проснется, но не вспомнит о том, что происходило в комнате.
— Я с трудом могу во все это поверить! — поразилась девушка. — Это так невероятно, папа! И, как я догадываюсь, именно это средство ты собираешься дать Гарри.
— Нет другого способа спасти его, — ответил сэр Хьюберт, — но ты должна простить меня, дочурка, за то, что я вовлекаю тебя в эту авантюру.
— Но… потом… что будет после того, как он… проснется? — неуверенно спросила девушка.
— Вот тут наступает самое сложное, — признался сэр Хьюберт. — Нам предстоит сообщить ему, что он женат и именно ты — его жена.
— Но… предположим… он придет в негодование… и очень… разозлится на меня.
— Вполне возможно, — невозмутимо произнес сэр Хьюберт, — но я знаю Гарри, он в состоянии управлять своими эмоциями, к тому же вряд ни он будет испытывать слишком уж большое неудовольствие.
Тереза подавила легкую дрожь.
— Мне… не нравится… так… папа.
— Но ты же понимаешь, — заверил ее отец, — что рано или поздно мы расскажем ему об устроенном нами спектакле. А венчание, которое должно состояться для полного правдоподобия, будет вестись актером, исполняющим роль пастора.
— А мне показалось, будто вы намерены сразу сообщить Гарри о том, как его… обманули.
— Теперь подумай хорошенько сама. Если в воскресенье вечером мы сообщим ему о нашей мистификации, то его ничто не остановит и он без всяких препятствий обвенчается с Камиллой Клайд в понедельник утром, чего она, собственно, и хочет добиться. Впрочем, ее, пожалуй, устроит и любой другой день недели.
Тереза смотрела на отца с нескрываемым удивлением.
— Папа, вы с маркизом действительно задумали продолжать этот обман в течение долгого времени?
— Я не вижу иного способа удержать Гарри от бракосочетания с этой женщиной, — ответил сэр Хьюберт. — В любом случае она будет слишком взбешена его изменой под занавес и запросто переключит свое внимание на другого несчастного дуралея, очарованного ею лишь постольку, поскольку она пользуется успехом у публики.
Довольно долго они ехали молча, пока наконец сэр Хьюберт не сказал:
— Мне жаль, если я расстроил тебя. Возможно, было бы лучше попытаться найти кого-нибудь другого на эту роль.
Поколебавшись немного, он добавил:
— Но довериться чужому человеку в деле, являющемся сугубо частной семейной тайной, было бы опасно, это неизбежно повлекло бы за собой разные суды да пересуды,
Не имело смысла акцентировать ее внимание на этом, так как Тереза слишком хорошо знала, как склоняется имя отца в газетах исключительно из-за его богатства и сопутствующей ему удачи.
Газетчики где только можно выуживали о нем любую информацию.
О чем они только не писали!
Но особенно зацикливались на том, сколько у него денег и насколько увеличился его капитал со времени публикации последней статьи о нем.
Почти то же самое происходило и с маркизом.
Его имя упоминалось в светской хронике почти ежедневно.
Для сплетников перемывание косточек двух друзей являлось возможностью самовыражения и источником удовольствия.
Так, молча, каждый со своими мыслями, они проехали еще немного, и Тереза объявила свое решение:
— Я не могу оставить вас с маркизом в беде. Я все сделаю, папа… но ты должен будешь помочь мне…
— Спасибо, дорогая моя!
Когда Тереза в первый раз увидела Стоук Пэлэс, она потеряла дар речи.
Ей приходилось часто слышать о его великолепии и презентабельности, но она даже представить себе не могла, каким он окажется огромным, величественным, словно сказочный дворец из детских книг.
Он весь как будто переливался в солнечных лучах.
На флагштоке самой высокой башни развевался штандарт маркиза.
Это была фантастическая картина.
Конечно, Тереза слышала о строительстве дворца и его зодчем — архитекторе Ванбурге, который построил также Блэнхеймский дворец и замок Ховард.
Предок маркиза, тогдашний глава их семьи, в 1796 году был решительно настроен превзойти герцога Мальборо, которому благодарная нация преподнесла Блэнхеймский дворец.
Ванбургу предоставили неограниченную свободу творчества — позволили создать такое произведение, каким он видит его сам.
Архитектор пришел в полный восторг.
И тому были особые причины.
В свое время его работа над Блэнхеймским дворцом омрачалась тяжелым и взаимно неприязненным общением с герцогиней Сарой Мальборо.
Ома почему-то невзлюбила его и спорила с ним по поводу любой детали проекта; как он сам рассказывал, стычки у них возникали буквально из-за каждого кирпича, уложенного в стены Блэнхейма.
