Я возблагодарила судьбу, что в создавшемся критическом положении обрела в могущественнейшей персоне всего христианского мира родственную душу, одержимую той же целью, что и я сама.
— Да, — беспечно повторил Родриго и, прищелкнув пальцами, заказал еще вина слуге в шелковом облачении. — Я потом покажу вам и другие фрески. Гермеса вы снова увидите в зале Сивилл, а позади вас, под драпировкой, — он указал на затянутую холстом стену, — воистину изумительная сцена. Бык — символ рода Борджа, и в Египте тоже был свой бык — Апис.
— Апису поклонялись как богу солнца Осирису, если не ошибаюсь, — сказала я.
— На моих фресках египтяне поклоняются и святому кресту, и пирамидам, и быку тоже, — кивнул Родриго.
— Кончится тем, что они обожествят и тебя, Родриго, — колко заметил Асканио Сфорца.
— Еще бы! — коварно ухмыльнулся понтифик. — А теперь, Катон, поведайте нам, как идут дела во Флоренции и у настоятеля монастыря Сан-Марко.
Смакуя подробности, я пересказала им проделки Леонардо с копией плащаницы. Папа и кардинал словно вросли в кресла и на всем протяжении моего повествования, пока я излагала им наши неудачи с разлагающимся на глазах трупом, алхимические экзерсисы и волшебство камеры-обскуры, они ни разу не шелохнулись.
— Когда же сей шедевр будет явлен публике? — поинтересовался Родриго.
— В праздник Пасхи в Верчелли Бьянка Сфорца, христианнейшая императрица Священной Римской империи, впервые за сорок пять лет представит паломникам реликвию савойского рода — Лирейскую плащаницу.
— Значительно усовершенствованную, кстати, — заметил с сардонической усмешкой понтифик.
— И превосходящую все мыслимые пределы, — добавила я. — Думаю, наше творение вкупе с маниакальным святошеством Савонаролы обеспечит первоначальный успех нашего сговора.
— Что ж, — выпрямившись в кресле, вымолвил Папа, — пришла пора мне ознакомить вас со второй частью его фабулы. Первая была, скажем так, научного свойства, а вторая, думается мне, по характеру скорее политическая, стратегического толка.
«Политическая?» — про себя озадачилась я. Из всех общественных наук политика, сильная сторона у Лоренцо, у меня оставалась самым слабым звеном.
— Мой братец Лодовико Il Moro, — сообщил Асканио, — из жадности и мести привел в действие цепную реакцию в высшей степени нежелательных событий, которые неминуемо скажутся на всей Италии. И поскольку остановить их никак невозможно, мы изыскали благоприятный способ употребить их себе на пользу. Но в этом нам снова понадобится художественный дар вашего Леонардо.
— Равно как и непомерный аппетит Савонаролы к самовозвеличиванию, — добавил Его Святейшество.
— И то и это мы имеем в избытке, — сказала я.
Родриго откинулся на спинку кресла и забарабанил пальцами по его позолоченному подлокотнику в виде когтистой лапы.
— Что вам известно о французском короле Карле? — спросил он.
— Ничего, кроме его репутации завистника и распутника, — удивленно ответила я.
Родриго и Асканио заговорщицки переглянулись.
— Умножьте это во стократ, — с натянутой улыбкой сказал кардинал, — и представьте себе действо, в котором и Il Moro, и король французский, и Савонарола станут невольными участниками, вместе приводя нашего любимейшего проповедника к трагическому финалу.
— Лучшее увеселение и придумать трудно, — заметил понтифик.
— В таком случае, — вымолвила я, — для выполнения подобного замысла мне остается лишь получить указания для племянника.
— Принеси письмо Il Moro, — попросил друга Родриго, — и посвяти Катона во все подробности.
В Милане к показу Лирейской плащаницы требовалась моя помощь. Мне и самой хотелось поскорее уехать на север: Флоренция с недавних пор стала для меня источником несчастливых, тягостных воспоминаний. Зато не было для меня на земле другого столь желанного места, как Милан: там теперь жили мои отец, сын и внук.
По приезде я застала у дворца целую армию работников, устанавливающих по углам глубоченной ямы, предназначенной для отливки бронзового коня, четыре большие печи. Гипсового слепка статуи, впрочем, я поблизости не приметила.
Леонардо в сильнейшем волнении, но не выходя из себя, руководил действиями дюжих кузнецов, указывая им, как нужно расположить плавильные горны. Поодаль возвышалась внушительная гора железных обломков.
— Он помешался на сборе металлолома, — сообщил подошедший Зороастр.
— И это только начало, — сказал подоспевший ко мне Леонардо. — И вправду свихнуться можно, если подумать, сколько мне нужно железа для статуи! Но Il Moro обещал мне его целую прорву!
— Точно так же, как он обещал заплатить тебе за отделку покоев Беатриче, — иронически поддакнул Зороастр.
— Лодовико задерживает вознаграждение? — спросила я сына.
— Лучше сказать, не спешит с ним. Но в Кастелле он самолично открыл памятник, пока только в гипсе, в честь бракосочетания Бьянки и Максимилиана.
— Он всем очень понравился, — добавил Зороастр. — Это позор, что Леонардо вынужден слать ему прошения выплатить причитающееся.
— Я придержу свое недовольство патроном до тех пор, пока он не вышвырнет нас из дворца, в котором мы все бесплатно живем, — сказал Леонардо.
— А что здесь? — поинтересовалась я, желая изменить ход беседы и указывая на исполинских размеров установку в дальнем углу бального зала, затянутую холстом.
Из-под чехла там и сям выдавались непонятные углы и выступы. Я обогнула зачехленную гору и подошла к стене, увешанную бессчетными эскизами крыльев разнородной принадлежности: птиц, летучих мышей, насекомых, ангелов — во всевозможных ракурсах, с акцентом на суставные членения. Леонардо встал позади меня и молча критически рассматривал наброски, словно впервые видел их.
— Кажется, излишне расспрашивать тебя, что под этой накидкой, — заметила я.
— Хочешь взглянуть?
Глаза Леонардо оживленно заблестели. Я кивнула, и холст в мгновение ока был сдернут.
Я уже видела первую попытку сына создать летательную машину, но, несмотря на это и на причудливые наброски крыльев на стене, при взгляде на очередное громоздкое изобретение Леонардо я не смогла удержаться от потрясения. Два распростертых, позаимствованных у летучей мыши крыла, сделанные из промасленной кожи и натянутые на сосновые рейки, приводились в действие слаженным механизмом из множества шкивов, проводков и пружинок. К этим готовым вот-вот взлететь крыльям была снизу приделана легонькая, хрупкая гондола с выпирающими из днища педалями-стременами. Замысловатая система парусиновых обвязок предназначалась для удержания человека внутри гондолы, а крыльев — на его спине.
