Я был очень рад представившейся возможности уехать из Акры. После смерти Рэйфа у меня не оставалось никаких обязанностей в лагере, и меня мучил соблазн пойти в город, походить около белого дворца, посмотреть на его двери, на обвитые виноградной лозой открытые веранды. Это желание постепенно приобретало вполне разумное обоснование — мне действительно следовало навестить Анну, всегда писавшую мне такие добрые и доверительные письма. Моя решимость, укрепленная вином, продержалась три дня, но они показались мне очень длинными. И когда вдова Конрада примчалась из Тира верхом на лошади, исполняя последнюю волю маркиза, а каждый любопытный бездельник ходил вокруг дворца в надежде поймать хоть один ее взгляд, я был почти готов отправиться туда тоже. Как просто было бы смешаться с плотной безымянной толпой…
Теперь я был в безопасности. Проворные копыта мулов уносили меня все дальше и дальше от источника искушения. Мы ехали по дороге в Дамаск. Почему эти слова звучали так знакомо и многозначительно? Я покопался в памяти. Была дорога в Еммаус, по которой воскресший Христос целый день шел с двумя учениками, и глаза их были так затуманены, что они его не узнали. Еммаус, а не Дамаск. И все же мне казалось, что дорога в Дамаск значила нечто большее, чем некое направление.
Альберик Саксхемский тоже размышлял на ходу, и я несколько удивился, когда он вдруг проговорил:
— Как видно, я старею. Некоторые вещи я не в состоянии вспомнить.
— Я тоже тщетно пытаюсь кое-что вспомнить, — отозвался я. — Но, боюсь, мне следует обвинять в этом не возраст, а вино.
— Конечно, ты же еще молод, не так ли? Несмотря на совершенно белые волосы. Что меня беспокоит… Клянусь подножием Христа! — воскликнул он и так шлепнул рукой по бедру, что его мул, наученный горьким опытом военных дорог, как безумный рванулся вперед.
А я подумал: на него нашло прозрение! Эта мысль мгновенно разбудила мою память, и я понял, что меня мучило. Именно на этой дороге, на дороге в Дамаск, апостол Павел был ослеплен великим светом и познал истину. И может быть, — я почувствовал холодок, пробежавший по позвоночнику, — на этом самом месте.
Когда мой мул поравнялся с мулом Альберика, мне показалось, что тот посмотрел на меня вопросительно, но он ничего не сказал.
Перед Хоразином внезапно опустилась тьма, как бывает здесь даже летом, и, найдя воду, мы остановились. Лорд Саксхемский поделился со мной хлебом и сыром из своей сумки, упрекнув меня в непредусмотрительности.
— Нельзя отправляться в путь без провизии, — пожурил он меня. — Никогда не следует рассчитывать на то, чего нет у тебя в руках, — вот мое кредо!
— Если бы вы заменили «руки» «сумкой» и перевели этот девиз на латынь, — заметил я, — то ваш герб был бы еще лучше. — Я сказал это в шутку, но он принял ее всерьез.
— Да, ты прав. Это будет выглядеть внушительнее и вызывать доверие к такому неграмотному человеку, как я. Так и сделаю.
— А я вам помогу, — сказал я и несколько минут перед сном, улыбаясь про себя, потратил на изменение девиза своего спутника. Сократив его до фразы «Рассчитывай только на то, в чем уверен», я с удовлетворением уснул.
На следующее утро нам удалось купить в Хоразине лепешек и свежих фруктов, и я заметил:
— Уверенность — это, конечно, хорошо, но неожиданное иногда оказывается более привлекательным.
Он рассмеялся, соглашаясь лишь наполовину.
— Неожиданное? Так получилось у меня и с Саксхемским поместьем, и с ролью почтового курьера королевской семьи, и со встречей с тобой… — Я снова поймал его вопросительный взгляд.
За разговором мы трусили по дороге и скоро увидели вдали дымку позолоченной солнцем пыли. Это возвращались в Акру предводители провалившегося крестового похода.
В ярком сиянии знойного солнца они выглядели великолепно, поскольку для визита к Саладдину надели лучшие свои одежды. Они приближались, и казалось, что эта сверкавшая многоцветная волна поглотит нас, даже не заметив. А мы, на неказистых мулах, наверное, казались им убогими оборванцами-путешественниками, преграждавшими дорогу. Однако, если вглядеться, было видно, что одежда Альберика Саксхемского соответствовала его положению, хотя и была грязной, пыльной и измятой, потому что он спал в ней не раздеваясь. А я, полупьяный, выглядел в точности так, каким проснулся накануне в полдень, если не считать полотняной тряпки, прикрывающей голову от солнца. Двое рыцарей из сопровождения направили лошадей прямо на нас, громко требуя подобру-поздорову убраться с дороги и подкрепляя свои слова недвусмысленными жестами. Но Альберик, направив мула к обочине узкой дороги, высоко поднял руку и отнюдь не слабым голосом объявил, что везет письмо для его величества английского короля. Ехавшие в первых рядах всадники окружили нас, отделившись от кавалькады, а затем появился Ричард. Угрюмый, с суровым лицом, он придержал коня, взглянул в нашу сторону и спросил:
— Кто назвал мое имя?
Какой-то всадник в полных боевых доспехах — я не видел его лица и не знал имени — тронул вперед свою лошадь со словами:
— Будьте осторожны, сир. Не забывайте о том, что я вам говорил.
Но Ричард уже узнал меня, и лицо его просветлело.
— О, Блондель, ты тоже приехал предостеречь меня?
Прежде чем я успел ответить, прозвучал резковатый голос Альберика Саксхемского:
— Нет, сеньор, он показывает мне дорогу. Я привез вам письмо от вашей матери. — Голос его странно изменился, когда он сказал главное: старинный род Элеоноры, огромное наследство, два королевства и все прочее затмил тот единственный факт, что в свое время она, как обычная женщина, зачала и родила сына. «Ваша мать» — эти два слова исчерпывали все. Он полез в карман, извлек письмо, и я с ужасом увидел, что на нем были пятна от сыра.
Ричард шевельнул поднятым пальцем в сторону тех, кого насторожила остановка. К нему подъехал Хьюберт Уолтер.
— Уолтер, вести из Англии.
Милорд Солсберийский натянул повод, а рыцарь в доспехах, тронув лошадь, занял место с другого бока Ричарда.
Ричард снял расшитые жемчугом перчатки, осторожно сломал печать на конверте, машинально попытавшись стереть с него жирные пятна, вынул письмо и стал читать — поначалу с мрачным видом, хмурясь и покусывая губу. Потом внезапно расхохотался так, как не смеялся с того вечера в Вифании.
— Почитайте, Уолтер! Мой братец так озабочен моим отсутствием, что даже предлагает жениться на французской принцессе!
Хьюберт Уолтер, мужественный воин, был еще и ученым человеком. Он быстро пробежал глазами письмо и, дойдя до последней строчки, сказал:
