— Мисс-сахиб, прослышав, что Хузур страдает от болезни, поспешила прибыть из Дели, чтобы ухаживать за ним, — сказал Исмаил, перестилая кровать.
Болезнь. Она, кажется, тоже так говорила. Ну, конечно же! Такое невинное создание не могло вообразить себе последствий пьянки. Она подумала, что он страдает от какой-то серьезной болезни.
Выход из создавшегося положения открылся ему с такой удивительной ясностью, что он рассмеялся бы вслух, если бы это не было так болезненно. Она была здесь одна, без сопровождения. В Лунджоре у нее не было знакомых, а остаться на ночь в его доме, не будучи его женой, она не могла. В конце концов все пройдет гладко и легко. Он пошлет за падре и объяснит причину: чтобы сохранить репутацию юной невесты, свадьбу нужно устроить немедленно, и пока узелок не завяжется, он будет делать вид, что действительно болеет. Все складывалось как нельзя лучше!
Воодушевленный и оживленный этой перспективой, он снова прилег на кровать и приказал Исмаилу немедленно послать записку падре-сахибу с просьбой сразу же приехать, и еще одну — полковнику Маулсену с пожеланием видеть его.
— И пришли мне брадобрея, убери в комнате, открой все окна и проветри немного… нет, не отдергивай шторы, черный ублюдок! И не пускай сюда мисс-сахиб, слышишь? Скажи ей, что я сплю или в ванной, — что угодно. Но только держи ее подальше. А теперь убирайся!
Падре, стройный молодой человек, подслеповатый и страдающий от начинающейся малярии, пытался вникнуть в объяснения по поводу неожиданного приезда молодой контессы и возникшей в связи с этим щекотливой ситуации. В конце концов мучаясь от озноба, он согласился, что скорейшее бракосочетание — лучшее разрешение проблемы, и поскольку жених, к несчастью, занемог, церемония будет проведена в доме. Он сделает все необходимые приготовления, но комиссару нужно представить двух свидетелей.
Три часа спустя, в прохладной, полутемной гостиной дочь Сабрины уже стояла перед импровизированным алтарем между зажженными свечами и обвенчалась с племянником Эмили и Эбенезера.
Она привезла с собой подвенечное платье, но не надела его, потому что некому было придерживать его длинный шлейф, и не было никакого желания объяснять в этих обстоятельствах, почему она без кринолина. Вместо этого на ней была та самая светло-серая амазонка, в которой она приехала, а в руках букетик белого жасмина, росшего возле крыльца. Хамида воткнула цветки жасмина в ее черные волосы и, набрасывая прозрачную фату ей на голову, поморщилась, заметив, что белая фата подходит больше вдовам, а не невестам.
С Хамидой было непросто. Она понятия не имела об обычаях и традициях сахиб-лог[52], но слуги комиссара, как она заметила, за его спиной не выказывали особого к нему почтения, а полчаса пребывания в резиденции не оставили никаких иллюзий в отношении женщины, занимавшей биби-гур — маленький, уединенный домик, расположенный позади главного здания и скрытый от глаз зарослями пойнсеттии и перечных деревьев.
Когда-то для сахибов не было ничего зазорного в том, чтобы поселять индийских женщин в своих поместьях, и было время, когда такая практика даже прощалась. И не только потому, что отсутствие белых женщин заставляло мужчин общаться с проститутками и даже иметь морганатических жен и любовниц из числа местных жительниц, просто близкое общение с такими женщинами давало им более полное представление о стране и лучшее понимание людей, находящихся под их командованием. Многие женились на индусках, а леди Уилер, жена британского генерала, командующего в Каунпуре, была индуской из очень хорошей семьи. Но с появлением белых женщин в стране такие связи становились редкими, и Хамида считала, что из уважения к своей невесте комиссар-сахиб должен был отправить содержанок из биби-гура еще до ее приезда. Хамида с подозрением отнеслась к создавшейся ситуации и с первого взгляда невзлюбила слуг комиссара, которых посчитала развязными и дерзкими.
Но если у Хамиды и были какие-то претензии, Винтер волновало лишь здоровье Конвея, и она была встревожена, услышав о его намерении покинуть постель ради церемонии. Безусловно, человек, который так долго был болен, не должен вставать и находиться на ногах даже короткое время. А вдруг приступ повторится? Однако Конвей заверил, что ее неожиданный приезд уже явился для него приятным сюрпризом, который так благотворно подействовал на его душевное здоровье, что он чувствует себя новым человеком, поэтому такое радостное событие никак не может повредить ему.
Весь этот разговор происходил в затемненной спальне с задернутыми шторами, защищающими от яркого солнца. Преподобный Юстас Чиллингхэм, который так же присутствовал, был удивлен, узнав, что комиссар сильно болен, поскольку ничего не слышал об этом, но он и сам плохо себя чувствовал, чтобы уделять этому факту слишком большое внимание.
Винтер не видела Конвея до тех пор, пока не прибыл полковник Маулсен, чтобы проводить ее в гостиную. Вид полковника, который ей никогда не нравился и которого после инцидента, происшедшего в ночь отплытия «Сириуса» из Александрии, она по-настоящему невзлюбила, неприятно поразил ее. Она забыла, что он тоже будет в Лунджоре, и хотя знала, что он знаком с Конвеем, не ожидала, что настолько близко, чтобы вести ее к алтарю. Пусть бы ее вел под венец кто угодно, но не полковник Маулсен, и не Алекс.
На мгновение у нее перед глазами возникло его лицо, такое реальное и негодующее, словно он действительно встал между ней и полковником Маулсеном; Алекс лгал ей и пытался помешать ей выйти замуж за Конвея. С другой стороны, Конвей знал, что она встречалась с полковником, но он предпочел, чтобы ее вел именно он, а не какой-нибудь незнакомец. Он не думал, что она скорее предпочла бы незнакомца.
Винтер посмотрела на полковника Маулсена, ее бледные щеки покрылись румянцем, глаза засверкали, но в них мелькнуло какое-то испуганное выражение; она видела не его, а только старый знакомый образ Конвея, золотоволосого, голубоглазого, с начищенным оружием, видела его стоящим между ней, кузиной Джулией и несчастьем.
Эта картина не исчезала, когда она смотрела сквозь дымку своей фаты на грузного стареющего мужчину с блеклыми выпуклыми глазами, седеющими волосами и вялым, искривленным ртом, его руки так сильно дрожали, что он с большим трудом сумел надеть кольцо на ее палец.
Ничего в этом одутловатом человеке не осталось знакомого; но это был Конвей, и он был болен. Так сильно болен, что не хотел, чтобы она видела, как эта болезнь изменила его. Это лишний раз доказывало его любовь к ней и его доброту. Перемены, которые она видела, были чисто внешними, но теперь она здесь, чтобы заботиться и опекать его, и вскоре он выздоровеет и станет сильным, как прежде. Она посмотрела на кольцо, которое было слишком велико для ее пальца, как и то, первое, которое он когда-то дал ей, и ее глаза неожиданно наполнились счастливыми слезами.
