Падишах не договорил. Хюррем внезапно вскочила. Схватив подушки, которые лежали у нее под спиной на седире, она бросила на пол: «Я боюсь! Везде могут быть пауки, ядовитые пауки, змеи!» Большими от страха глазами она смотрела туда, где только что сидела. Убедившись, что там никого нет, она бросилась к падишаху и обняла его, а затем благодарно расцеловала.
Джафер тоже допросил своих людей. Он подробно поговорил с каждым осведомителем из дворца Ибрагима-паши, но так ничего и не добился. Были у него шпионы и в Старом дворце, где жила Гюльбахар. В какой-то момент он даже начал думать, что змея в баню попала по трубам. Но Хюррем была уверена в обратном. Хасеки твердила, что все это дело рук проклятого грека и Гюльбахар. На самом деле так оно и было. Змею беспрепятственно внесли в султанский дворец и выпустили в баню, а шпионы Ибрагима помогли замести следы. Слуга Гюльбахар, отнесший змею во дворец, исчез. Когда его хватились, труп его давно был на дне Мраморного моря.
Роды приближались. Хюррем страдала от усиливавшихся болей, что не мешало ей строить планы мести: «Я вам еще покажу, вы узнаете, что такое настоящее покушение!»
После происшествия в бане многие во дворце боялись ходить в темноте, опасаясь змей. Так продолжалось много месяцев, но все забылось, когда Хюррем родила еще одного сына. Счастливый Сулейман нарек его Джихангиром, ведь такое имя очень подходило представителю Османской династии.
Но радость внезапно сменилась горем. Спустя несколько месяцев после рождения маленького шехзаде однажды ночью внезапно скончалась Валиде Хафза Султан. Умирала старуха на руках у Хюррем. Та крепко держала ее за руку и не спускала с нее глаз. В последние минуты жизни Валиде словно что-то хотела сказать невестке, но ей не хватило сил. Да и что она могла сказать? Теперь все должно было произойти по воле судьбы. Когда она отходила, из ее глаз капнули несколько слезинок, и она сумела прошептать: «Береги моего…», но так и не договорила.
Хюррем даже не ожидала от самой себя, что смерть пожилой женщины ее так расстроит. Она сама закрыла эти глаза, ставшие на старости лет стального серого цвета, повидавшие столько боли и радости. «Покойтесь с миром, матушка», – плакала она. Но при служанках она старалась сдерживать слезы и высоко держать голову. Хафза Султан умерла, и теперь во дворце султана Сулеймана не было иной женщины выше ее по положению.
Теперь всякий раз, когда Хюррем мрачная, словно туча, проходила по бесконечным коридорам дворца, все почтительно замолкали и расступались. И не было никого, кто бы не кланялся главной женщине династии Османов.
Султан Сулейман был потрясен смертью матери. Хюррем впервые увидела, как он плачет. Он пытался прятать свое лицо, чтобы никто не видел его слез, ведь слезы – признак слабости. Хюррем в душе сердилась на придворных. Кем считали все эти люди ее мужа, что не признавали за ним права даже заплакать в такую минуту? Ведь падишах такой же человек, как и все, и даже если весь мир у его ног, даже если он непобедимый богатырь на поле брани, в конце концов он всего лишь человек, один из тысяч рабов Аллаха на земле. И Хюррем не уставала кричать на слуг и служанок, чтобы они не смели лишний раз входить к повелителю. Не смела и она.
Она оставила падишаха оплакивать тело матери, а сама подумала: «А ведь я свою мать даже не оплакала. Я не знаю, умерла ли она, жива ли она, я не знаю о ней ничего».
Она изо всех сил зажмурилась, чтобы не заплакать, но это не помогло – из-под длинных густых ресниц по щекам поползли непокорные слезы. Пытаясь успокоиться, она быстро зашагала прочь: «Нам всем надо поплакать».
Подозрения, павшие на Ибрагима, были забыты за этими печальными хлопотами. Сразу после похорон стали поступать тревожные известия с восточной границы. Шах Измаил, правитель иранского государства Сефевидов, довольно быстро оправился от, казалось, полного разгрома, и между двумя тюркскими династиями, одна из которых была суннитской, а другая шиитской, вновь вспыхнула жестокая борьба. После того как трон Сефевидов занял сын шаха Измаила Тахмасп, во дворец султана Сулеймана одно за другим полетели тревожные донесения.
Молодой шах поставил себе цель отомстить за отца. Как-то он произнес: «Если мне понадобится заключить сделку с самим шайтаном, чтобы уничтожить династию Османов, то я не задумаюсь ни на минуту». И эти его слова мгновенно долетели до Стамбула.
Через некоторое время пришло известие о том, что отряды сефевидских воинов совершают набеги на приграничные земли османского государства. Ими был захвачен Битлис. Падишаху пришло донесение, что агенты Тахмаспа пытаются посеять раздор среди населения Анатолии. Они подстрекают к восстанию анатолийских крестьян и обвиняют султана Сулеймана в вероотступничестве. На их сторону перешли уже многие деревни. Обстановка стала исключительно опасной.
Садразам Ибрагим-паша без конца говорил: «Повелитель! Давайте не будем ждать, пока сефевидский дракон на Востоке подрастет и поднимет голову. Давайте снесем ему ее сейчас! А если мы вновь начнем воевать с Карлом V, и не приведи Аллах Сефевиды пойдут на нас войной, нам придется очень тяжело. Издайте, повелитель, приказ – немедленно отправить войска на Иран. Затем мы вернемся на Запад и разобьем Карла».
Сулейман знал, что Ибрагим на этот раз прав. Но, так как ситуация была очень сложной, никак не мог принять решение. У него была единственная настоящая цель: завершить дело, начатое тысячу лет назад Аттилой, вступить в Рим и перевернуть пыльную страницу христианского папского престола. Рим был главной целью всех его приготовлений и всех политических действий.
Поэтому он не соглашался с Ибрагимом.
– Мы не можем, – отвечал он, – пугаться какого-то юнца, у которого только-только отросли усы. Мы не можем из-за него отказываться от нашей главной цели. Неужели мой визирь готов сдаться? Неужели в то время, когда мы в силах стереть в прах европейское христианство, должны тратить усилия на какого-то юнца на Востоке?
– Цель остается прежней, повелитель. Но вместо того, чтобы идти к ней короткой дорогой и непременно попасть в ловушку, нам следует выбрать иной путь.
– Нужно все хорошо обдумать, паша.
Хюррем видела, что совершаются какие-то тайные приготовления. Падишах вновь ушел в себя и все время о чем-то думал, не замечая того, что происходит вокруг. Ее люди доносили, что Ибрагим пытается вновь убедить падишаха воевать на Востоке. И в какой-то момент Хюррем поразила простая мысль: Ибрагим много лет назад принял ислам, как и она, но, может быть, в душе он все еще оставался христианином? Не были ли его усилия обратить войска Османов на Восток попыткой спасти христианский мир? Сулейман часто говорил, что его мечтой является подчинение исламу всей Европы. Впервые услышав об этом, Хюррем помрачнела. Неужели христианству предстоит исчезнуть? «Тебе-то что, – подумала она, – ты давно мусульманка. Ты много лет молишься на Киблу вместе с Сулейманом. А может быть, греческий девширме по-прежнему молится Христу?» Хюррем вспомнила о статуях из Буды, о которых возмущенно говорил весь Стамбул. Странно распорядилась судьба. Два прежних единоверца были теперь по разные стороны.
