Над головой графа светился ночник. Он приподнялся с подушек и с удивлением смотрел на Франциску; на лице его отразилась борьба самых противоречивых чувств. Оправившись от первого смущения, он опять почувствовал нежность к своей жене. Слезы подступили к его глазам; он положил правую руку на распустившиеся волосы Франциски, а левой коснулся ее плеча, с которого соскользнуло платье; затем он приподнял ее и усадил к себе на постель. В эту минуту он готов был простить ее и выказать свое великодушие; но чувственность, сдерживаемая годами, настолько овладела им, что ему казалось, что он следует нравственному побуждению, приблизив ее к себе.
У Франциски была иная натура. Она ясно сознавала, что ничто не может заполнить пропасть между ею и мужем. Супружеская связь была порвана навеки по ее вине; она не раз думала об этом с глубоким раскаянием, но не могла допустить, чтобы от нее потребовали такого искупления.
С криком ужаса вырвалась она из объятий своего мужа и бросилась от него к дверям.
Эта сцена должна была решить дальнейшую участь Франциски. Самолюбие графа было уязвлено; он не мог простить своей жене выказанного ею сопротивления этот момент, когда он надеялся осчастливить ее полным забвением прошлого. Ее черная неблагодарность настолько возмутила его, что он поклялся отомстить ей и только затруднялся относительно выбора наказания, так как ни один из известных ему способов мести не казался ему достаточным. В этом настроении встал ом на следующее утро и нашел на своем столе письмо Флорентина, которое привело его в еще большую ярость, так как было переполнено насмешками и упреками. «Как это могло случиться, – писал прелат, – что после того, как вы подняли чуть ли не весь свет на ноги, чтобы захватить в свои руки преступницу, нарушившую супружескую верность, вы тотчас же сложили оружие, как только это удалось вам. Вы как будто не подозреваете тех невероятных усилий, которые мы должны были употребить, чтобы нам выдали ее. Я даже навлек на себя из-за этого гнев короля и должен был отправиться в изгнание… Мы проводили ее почти до порога вашего дома, не требуя от вас никаких жертв, так что вам оставалось только насладиться триумфом мужа, к которому возвращается кающаяся жена, и подвергнуть ее достойному наказанию. Но вы, в благодарность за наши хлопоты о вас, разыграли мягкосердечного рогоносца, который с радостью принял захваченную у него собственность, не обращая внимания на то, что она покрыта грязью и изношена другими. Не в этом ли высказывается ваша гордость, сеньор, относительно деспотического короля? Не этим ли способом вы думаете проучить его? Разве он не будет иметь основания насмехаться над простодушными бретонцами, когда ему скажут, по приезде в Ренн, что в замке Шатобриан все обстоит благополучно…»
Письмо это было без подписи и без обозначения места жительства, но граф слишком хорошо знал почерк прелата и пришел в еще большую ярость. Насмешки Флорентина задели его за живое; он тотчас же принял энергичные меры, чтобы поддержать свое супружеское достоинство. До этого дня Марго могла входить в башню во всякое время, чтобы прислуживать графине, но теперь ей отдан был приказ немедленно удалиться из Шатобриана. Со слезами простилась она со своей любимицей и переехала в монастырь к Химене. В лед за тем Жилловер перевел графиню на нижний этаж замка, где был вечный полумрак, так как окна были снабжены железными решетками. Уходя, он запер дверь на замок и унес ключ.
Батист ничего не знал о заключении Франциски, но граф, не дожидаясь его вопросов по поводу внезапного исчезновения графини, сообщил ему, что прогнал ее из Шатобриана, потому что она запятнала честь его имени. «Ты можешь рассказать это кому сочтешь нужным, – добавил граф. – Это даже необходимо, во избежание ложных слухов в наших окрестностях. Только не болтай об этом с Луизон, бабы вообще слезливы…»
Луизон после смерти Констанции была отослана в новый замок, где жила остальная прислуга. Граф видимо старался заручиться участием Батиста, в надежде что он заставит молчать других слуг. Но Батист скоро догадался по некоторым признакам, что графиня находится в старой башне. Он заметил, что Жилловер носит слишком большие порции кушаний своему господину; кроме того, с некоторого времени по вечера виден был свет в окне нижнего этажа башни. Кто мог жить там кроме Франциски? Граф окончательно водворился в комнатах Констанции. Жилловер по-прежнему спал на одеяле, у дверей висячей галереи… Но всего более утверждало Батиста в его печальной догадке то обстоятельство, что ворон Жак просиживал целые часы на одном из решетчатых окон нижнего этажа башни.
Батист знал, что трудно будет добиться каких-либо сведений от Жилловера, и решил с наступлением ночи отправиться в лодке вокруг старого замка, так как окна были настолько низки, что можно было ухватиться рукой за решетку и, повиснув на ней, заглянуть, что делается в комнатах.
К ночи поднялся сильный южный ветер. Батист, никем не замеченный, доплыл до окна, из которого был виден свет, и, придерживая веслом лодку, схватился другой рукой за железный прут. Он увидел свою госпожу, бледную как смерть; она сидела на постели, опустив руки на колени; лицо ее, тускло освещенное лампой, выражало полное отчаяние. Батист, не помня себя от ужаса, выпустил весло из рук; лодка скользнула из-под его ног и уплыла по течению. Он упал в воду и, бросившись вплавь за лодкой, настиг ее в нескольких саженях от башни. Тут он выскочил на берег и в мокром платье побежал лесом в монастырь к Химене.
Но в данную минуту трудно было ожидать откуда-нибудь помощи. Лотрек был на другом конце Франции и даже быть может, как ходили слухи, уехал с каким-то поручением на границу с Италией. На короля также трудно было рассчитывать; в его настроении, по-видимому, произошла странная перемена; лучшие друзья Франциски были удалены: Бюде отдан под суд за свои еретические убеждения, Маро по тому же поводу заключен в темницу. Тем не менее, необходимо было предпринять какие-нибудь меры для спасения Франциски, потому что Батист был убежден, что ее жизнь в опасности. Химена отправила Марго в Париж, так как это было единственное существо, которому она могла доверять. Марго должна была просить защиты у Бриона и даже, если окажется возможным, у самого короля.
Таким образом, помощь могла явиться только через известный промежуток времени; быть может, сама Химена отказалась бы от такого ничтожного средства для спасения подруги, если бы знала, что происходило в эту ночь в замке Шатобриан. Граф сидел в зале среднего этажа башни у дубового стола, слабо освещенного медной лампой. Против графа, за тем же столом, сидел старый Жилловер, которого он посадил с собой, потому что намеревался обратиться к нему за советом. Он не чувствовал в себе достаточно храбрости, чтобы честно и прямо принять на себя смерть графини, тем более что не мог придумать, как это устроить более или менее приличным образом. Жилловер был хорошо знаком со старыми бретонскими обычаями и мог вывести его из затруднения.
