Она почти не слышала, что он говорит, и не вникала в смысл его рассказа. Он – жив, все остальное не имеет значения. Лишь один вопрос она не могла не задать. Вцепившись пальцами в его плечи, Мерседес в волнении ждала от него ответа.
– Значит, ты свободен? Они отпускают тебя?
– Мистер Форчун получил полное помилование от президента республики за прежние свои не очень-то красивые, скажем так, деяния, свершенные в период военных действий. Бенито Хуарес навсегда запомнит американца, который рисковал жизнью ради спасения гостеприимно принявшей его страны и ее президента, – ответил за Ника Маккуин.
– Вы можете отправляться, когда пожелаете, – сдержанно добавил Моралес, уязвленный своим фиаско и торопящийся вытолкнуть этих двух опасных гринго из пределов своей юрисдикции. Спасибо милосердным святым, что он казнил того, кого надо было казнить! Моралес не сомневался, что иностранец не преминул бы выполнить свою угрозу, если б дело обернулось по-другому. За невзрачной внешностью тайного агента угадывалась железная воля.
Ник тоже торопился, видя, как слабеет с каждой минутой Мерседес, как она близка к обмороку, и тревожась за нее и за ребенка.
– Я заберу тебя домой, милая. Скоро, очень скоро, – мягко произнес он, затем обратился к Моралесу: – Есть еще одна проблема… мой брат. Я бы хотел отвезти Лусеро с собой в Гран-Сангре и похоронить его там.
– Тело будет выдано немедленно, – отрезал Моралес.
Дым бивуачного костра курился в чистом прохладном воздухе. Они смогли проделать значительный путь за день, несмотря на тревогу Ника за Мерседес, а затем расположились на ночлег на границе штата Чиуауа. Пока слуги ставили палатку для господ, Ник и Мерседес отдыхали у огня. Она покоилась в его крепких объятиях, слыша, как ровно и мощно стучит сердце в его груди.
– Я все еще не могу поверить, что этому кошмару настал конец.
– Все могло кончиться иначе. Если б Лусеро не попытался, пусть неудачно, освободить меня, или если б я выиграл в орлянку… Странно, откуда у Лусеро оказался серебряный американский доллар? Может, он держал его при себе на счастье, но счастья он ему не принес, хотя Лусеро и угадал…
Мерседес осторожно взглянула на завернутое в погребальный саван тело, лежащее в стороне. Слабые отблески костра освещали его.
– Возможно, он хотел, чтобы конец был таков.
Ник насторожился. Ее интонация показалась ему странной.
– Я собирался идти на расстрел первым. Я перворожденный сын дона Ансельмо и имел право умереть раньше Лусеро. Но почему-то Лусе стал возражать. Он настоял на розыгрыше этой «великой чести», как он выразился.
– Он сказал, что если выпадет орел, то первым будешь ты, а если решка – то он?
Морщинка недоумения перерезала лоб Ника. Он был поражен ее уверенным заявлением.
– Как ты узнала?
– Серебряный доллар был талисманом дона Ансельмо. Это шулерская монета, которую он приобрел в Новом Орлеане. Когда-то давно он отдал ее Лусеро. Там с обеих сторон одинаковое изображение.
– Решка! – воскликнул Ник с горечью и не удержался от проклятия. – Черт побери! Как будто он знал, что, умирая первым, может спасти меня.
– Он никак не мог этого знать.
Ник пожал плечами.
– Случаются странные вещи… на войне люди вдруг обретают дар провидения. После того как годами убегаешь от смерти и видишь, как рядом гибнут люди, часто нелепо, бессмысленно, появляется какое-то шестое чувство… Может быть, он знал…
– Тогда он преподнес тебе самый драгоценный подарок… – сдавленно произнесла она. – Такого еще никто никому не дарил…
– Мы проговорили с ним всю ночь напролет. Мы рассказали друг другу то, о чем и не заикались в те месяцы, когда вместе воевали. Кажется, я был единственным человеком, о котором Лусе хоть как-то думал и заботился – насколько это позволял его характер.
– Я никогда не любила его, но теперь навеки благодарна ему за то, что он сделал. И зажгу свечи во имя спасения его души.
– Чувствую, что свечи ему очень понадобятся, – горячо поддержал ее Ник, вспоминая непочтительную иронию, с которой Лусеро отнесся к напутствиям священника.
– Разумеется, состояние моей собственной души не дает надежд на то, что молитвы будут услышаны. По крайней мере, такого мнения придерживается падре Сальвадор.
Мерседес вздохнула.
– Ты вдова. Если он не обвенчает нас, мы можем пересечь границу и сочетаться браком на американской территории. Я знаю, что твоя церковь нас не благословит, но…
Она нежным поцелуем заставила его замолчать:
– Мы уже дали все брачные обеты друг другу. Мне этого достаточно.
Но как хотелось Нику, чтобы в душе ее царил истинный покой. Он многое бы отдал за церковное благословение.
Ласковый ветер шевелил ветви старых ив, приносил откуда-то с плоскогорья ароматы первых цветов. Весна пришла в Сонору, и никто из обитателей Гран-Сангре не мог позволить себе ни минуты отдыха. Почва хорошо увлажнилась после зимних дождей, и в нее надо было успеть бросить семена до того, как она окаменеет. Поэтому немногие из обитателей поместья пришли на похороны – лишь полдюжины беременных женщин, не способных к работе в полях, включая и саму хозяйку гасиенды. Ник приехал на церемонию прямо с поля.
Отец Сальвадор отслужил заупокойную мессу, пожелал душе Лусеро мира и покоя.
Ник держал Мерседес за руку, когда тело ее мужа опускали в могилу. После свершения ритуала все начали расходиться. Ник повел Мерседес, обняв ее за вздрагивающие плечи, к ожидающему их экипажу.
– Все будет хорошо, дорогая, – шепнул он по-английски.
– Отец Сальвадор назвал тебя доном Николасом, а похоронили мы дона Лусеро. Значит, все знают…
– Я думаю, что все в Гран-Сангре уже давно догадались…
Его ранила искренняя боль, прозвучавшая в ее голосе.
– Но раньше было по-другому. Они догадывались, но скрывали… Я люблю тебя больше жизни, Ник, но я не так простодушна, как, например, Розалия.
Действительно, девочка сразу же, без всяких сомнений и вопросов, восприняла сбивчивое объяснение Мерседес насчет несчастья, приключившегося с «дядей» Лусеро, и бурно радовалась возвращению «настоящего» папы.
– Может, стоило ее взять с собой на похороны? – неуверенно пробормотал Ник.
– Лусеро не был добр к ней, и у Розалии нет повода горевать о нем. А притворяться она не умеет. Никто за пределами Гран-Сангре не знает наверняка, чей она ребенок, а Розалия с самого начала поверила, что она твоя дочь. Пусть так и будет. Она юна… и ее вера незыблема в отличие от меня. Я слабая, неразумная женщина… вдобавок с предрассудками.
– Вздор! Ты самая храбрая и сильная из всех женщин на свете.
