Мария бросила на отца взгляд затравленной лани и вышла. У дона Мануэля стояли в глазах слезы. Однако он сел за стол и написал несколько слов генералу, начальнику городского гарнизона.
Жене дон Мануэль сказал, что хочет, чтобы Мария перед свадьбой побывала на могиле родителей, а потом немного отдохнула и набралась сил.
В казарме шла драка. Дрались сержант Менендес и сержант Муньис. Менендес яростно нападал, Муньис неохотно защищался. Капрал Хименес пытался разнять дерущихся. Когда другие солдаты помогли ему и оттащили Менендеса, драка прекратилась.
Муньис был мрачен и твердил одно:
— Когда же ты поймешь, Фермин, что я тут ни при чем? Когда ты, наконец, поймешь?
Сидя в таверне за бутылкой вина с юным Хименесом, Энрике рассказал новому другу историю, которая развела его со старым, превратив Менендеса из друга в заклятого врага. Были они оба из одной деревни, дружили с детства, потом разъехались. Менендес обручился с девушкой из богатой семьи, и, когда Энрике приехал навестить родителей, Фермин познакомил его со своей невестой. И случилось так, что девушка влюбилась в Энрике и отказала Менендесу. Вины Энрике никакой не было, он видел в девушке только невесту друга, а когда узнал о ее чувстве, тут же уехал. Однако жених с невестой так и не помирились, свадьба разладилась, и Фермин до сих пор во всем этом винил Энрике. Прошло уже несколько лет, но Фермин продолжал его ненавидеть.
— Тяжело, когда тебя не любят, — подвел печальный итог Энрике, — всегда легче найти виноватого и мстить ему.
На следующий день Энрике Муньиса вызвал к себе начальник гарнизона.
— Думаю, что свои бойцовские качества вы примените гораздо лучше на нашей границе. Там неспокойно. Выезжайте немедленно. Воевать вы там будете с врагами родины, и это именно то, что вам нужно!
— Я горд возложенной на меня миссией, генерал, — ответил сержант Муньис. — Но позвольте мне уладить свои дела в городе. Всего один или два дня!
Генерал расхохотался.
— Вы забыли, что такое война, сержант! На войне есть все, кроме времени! Я даю вам час на сборы. И скажите спасибо за то, что не накладываю на вас другого взыскания за вчерашнее безобразие в казарме.
Муньис поклонился и вышел. Несколько наспех нацарапанных слов с уверениями в любви и объяснением обстоятельств он передал Хименесу для Марии.
— Отдашь ей только в собственные руки, — предупредил он, — иначе она не получит моего письма. Хименес поклялся, что письмо будет в руках Марии Оласабль.
После разговора с отцом Мария, как ни странно, не отчаялась. Она надеялась на понимание и сочувствие дона Мануэля, но раз Энрике оклеветали, то, как мог ее отец, человек твердых правил и благородных убеждений, принять иное решение? Она понимала, что должна продолжать бороться, но не могла понять как. Вот теперь она ждала помощи от Асунсьон, как-никак та была старше и опытнее. До отъезда в деревню Марии хотелось хоть что-то предпринять.
Асунсьон внимательно выслушала Марию и признала, что ситуация совсем не простая.
— Я знаю одно, — твердила Мария, — Энрике оклеветали. Будь он двуличным тщеславным обманщиком, он не завоевал бы моего сердца. Да! У меня нет опыта, но именно поэтому любая фальшь бросилась бы мне в глаза. Двуличным мне кажется Гонсало, я не могу довериться его любви, его глаза — это глаза волка, который ищет только добычи. Рядом с Энрике я чувствовала себя женщиной, которую любят и ценят. Он помогал мне в больнице, был рядом со мной на пожаре. Он уважал и меня, и дело, которым я занималась. Всюду и во всем он сразу становился мне опорой. Я не верю, что он бесчестный и пустой человек. И потом…
Мария замолчала, слезы туманили глаза, горло перехватило, и она не могла продолжать.
— А главное, ты любишь его, — закончила за племянницу Асунсьон.
Она смотрела на нее своими прекрасными темными глазами, хорошо понимая, что хочет, но еще не умеет высказать Мария. Та же хотела сказать, что каждый день с любимым, пусть даже горький и печальный, — это жизнь, а каждый день с нелюбимым, пусть ровный и благополучный, — это смерть.
— Да, люблю, — подтвердила Мария, — и никто и ничто в мире не заставит меня разлюбить его. Даже если мне прикажут не видеть его, даже если я буду стараться не думать о нем, чувства мои не изменятся!
— Я ничего не могу тебе обещать, — сказала Асунсьон, — но с твоим отцом я поговорю.
И действительно, утром сразу после завтрака она появилась в доме брата. Мануэль принял ее с тяжелым вздохом.
— Асунсьон! Ночь я провел ужасно. Почти не спал. Только собрался отдохнуть, как явилась ты, будто вихрь! — начал он.
— Нет-нет! Годы научили меня, Мануэль, что вихри, кроме разрушений, ничего не приносят. Я как раз успокоилась, чтобы не налетать вихрем, и очень тебя прошу терпеливо меня выслушать, — Асунсьон ласково смотрела на брата.
Он покорно кивнул: так и быть, он выслушает и Асунсьон. За бессонную ночь он еще больше утвердился в своей правоте, и теперь был готов отразить любое давление того, кто попытается изменить его мнение.
— Мануэль, представь, что тебе двадцать лет, ты мечтаешь о любви, о работе, жизнь представляется тебе необозримым пространством, на котором тебя ждут всевозможные сюрпризы и неожиданности… Но вдруг приходят какие-то люди, хватают тебя и сажают на цепь. Тебя кормят, не бьют, не обижают, но ты обречен сидеть на цепи и служить хозяину, которого не выбирал. Ты будешь рад своей жизни?
— Я понимаю, к чему ты ведешь, Асунсьон, но не согласен с тобой.
— Мануэль! Жизнь большинства женщин — это рабство! Не заточай свою Марию! Рабство приводит только к отчаянию! Вспомни мою судьбу и ради меня не выдавай Марию замуж за человека, которого она не любит. Подожди! Она еще так молода! Пусть ее первое чувство не принесет ей счастья, но она еще встретит человека достойного, которого полюбит и за которого выйдет замуж!
— Гонсало Линч и есть тот достойный человек, — твердо проговорил дон Мануэль. — Женщина должна жить под покровительством мужчины. Мария поймет, что я был прав.
— А если нет? Дай ей возможность самой устроить свою судьбу!
— И остаться на всю жизнь несчастной? Никогда!
Мануэль выпрямился, давая понять, что говорить им больше не о чем. Твердой рукой он вел свой семейный корабль и так же твердо поведет его и дальше. Асунсьон хочет завести новые порядки, но для них и старые хороши.
— Как жаль, что ты не слышишь меня, Мануэль! Как жаль, что не доверяешь мне, — с горечью сказала Асунсьон. — Я чувствую, твое недоверие принесет нам много несчастий!
