– Разбивает сердце дамы! – с притворной грустью предположила Уитни.
– Совершенно верно, – сурово отрезал Ники. Но Уитни была твердо уверена, что душой и телом принадлежит Полу и поэтому никакая опасность ей не грозит.
– Постараюсь как можно бдительнее охранять свое сердце! – мягко улыбнувшись, заметила девушка.
Взгляд Ники остановился на нежных зовущих губах и сияющих глазах цвета темного нефрита:
– Впрочем, может, это я должен предостеречь Клода! По-моему, именно ему следует остерегаться. Будь вы постарше, мадемуазель, я именно так бы и поступил.
Когда Ники вновь проводил Уитни к тете, вокруг столпилось не менее дюжины кавалеров, едва ли не сражавшихся за право танцевать с ней. Ники, удерживая ее, кивнул на молодого человека, стоявшего в самом конце очереди.
– Андре Руссо может стать превосходным мужем для вас!
– Вы не должны говорить подобные вещи, – притворно упрекнула девушка, смеясь одними глазами.
– Знаю, – кивнул Ники, – Ну хоть теперь я прощен за мою вчерашнюю грубость?
– Я бы сказала, что «спущена на воду» так же безупречно красиво, как одно из судов Его Величества!
Ники, улыбаясь с искренней теплотой, снова поднес к губам ее пальцы:
– Счастливого путешествия, chérie! – пожелал он и исчез.
Все еще размышляя о вчерашнем вечере, Уитни, изумленно покачивая головой, спустилась на следующее утро по ступенькам, намереваясь проехаться верном на самой резвой кобылке дядюшки. Однако из гостиной донеслись мужские голоса, и, когда Уитни попыталась прокрасться мимо, в дверях появилась тетя Энн, буквально светясь от счастья.
– Я как раз шла за тобой, – шепнула она. – У тебя визитеры.
– Визитеры? – повторила Уитни, впадая в панику. Одно дело шептать всем известные банальности во время танцев, и совершенно другое – пытаться очаровать и заинтересовать этих молодых людей, снизошедших до того, чтобы нанести ей утренний визит.
– Что сказать им? – умоляюще пробормотала Уитни. – Что делать?
– Делать? – засмеялась Энн, отступая в сторону и обнимая Уитни за талию. – Да просто будь собой, дорогая.
Уитни нерешительно вошла в комнату.
– Я хотела отправиться на прогулку в парк, – объяснила она троим поклонникам, с которыми танцевала прошлой ночью.
Молодые люди вскочили при ее приближении, и каждый протягивал букет цветов. Уитни едва заметно улыбнулась.
– Кажется, вы все только сейчас явились оттуда? На лицах всех троих отразилось искреннее недоумение. Лишь через несколько минут до них наконец дошло, что она шутливо предположила, будто им пришло в голову нарвать цветов на парковых клумбах. И тут – о чудо из чудес! – они засмеялись и начали добродушно спорить о том, кому достанется честь прогуляться с ней по парку.
Уитни, справедливости ради, с радостью разрешила всем троим сопровождать ее.
В этом году мисс Стоун была признана «оригинальной». Во времена, когда молодые дамы были самим воплощением изящной хрупкости и кокетливой застенчивости, Уитни казалась жизнерадостной и порывистой. Ее сверстницы старались вести себя как можно скромнее, Уитни же не скрывала ни ума, ни прямоты.
В течение следующего года Энн продолжала наблюдать, как природа, действуя в союзе со временем, выполнила свое обещание, превратив юное личико Уитни в образец истинной красоты. Пушистые черные ресницы оттеняли невероятно выразительные глаза, изменявшие цвет от зелени морской волны до темно-нефритового, сверкавшие из-под грациозно изогнутых темных бровей. Локоны оттенка полированного красного дерева обрамляли лицо с изысканно-скульптурными чертами, нежным, чуть большеватым ртом и кожей, гладкой, словно атлас цвета сливок. Она по-прежнему была тоненькой, но фигура округлилась и приобрела все соблазнительные изгибы и впадины. В этом году ее провозгласили «несравненной».
Поклонники не уставали петь дифирамбы ее красоте и прелести и твердили, что она царит в их снах. Уитни терпеливо выслушивала пространные комплименты и страстные клятвы в вечной верности с улыбкой, отчасти выражавшей недоверчивое изумление, отчасти благодарность за их доброту.
Она напоминала Энн неуловимую тропическую птичку, потрясенную и счастливую собственным успехом. Иногда она, забыв об осторожности, слетала вниз, но как только очередной поклонник протягивал руку, чтобы ее схватить, птичка мгновенно вспархивала и улетала.
Она была прекрасна, и мужчины покидали не менее красивых женщин, чтобы добиться ее расположения, покоренные духом истинного веселья, окружавшего Уитни, и неподдельной искренностью ее манер.
К началу четвертого года пребывания Уитни в Париже завоевать ее стало делом чести более мудрых, искушенных мужчин, стремившихся покорить ее просто из желания доказать, что оказались в выигрыше там, где проиграли другие, и неожиданно для себя обнаружить, как страстно влюблены в эту молодую женщину, не проявляющую ни малейшего желания ответить на их чувства. Все понимали, что Уитни скоро придется выйти замуж, в конце концов, ей уже девятнадцать. Даже лорд Джилберт начинал потихоньку тревожиться, но, когда он заметил жене, что, по его мнению, Уитни слишком разборчива, леди Энн лишь улыбнулась.
И все потому, что ей казалось, будто Уитни питает несомненную симпатию к Николя Дю Биллю.
Внезапно осознав, что в третий раз за последние десять минут вновь потеряла нить разговора, Уитни виновато покосилась в сторону приехавших с визитом девушек. К счастью, все были слишком поглощены подробным и восторженным описанием прелестей Терезы и ее новой жизни в качестве замужней женщины и, казалось, совершенно не замечали рассеянности Уитни.
Уитни нервно теребила письмо от Эмили, только что врученное ей, гадая, как всегда, уж не в нем ли содержится известие о помолвке Пола. Не в силах больше выносить неизвестности, она поспешно распечатала конверт и с бешено заколотившимся сердцем начала читать:
«Дражайшая Уитни! С этих пор я требую от тебя всяческого почтения и низких поклонов, поскольку ты должна отныне обращаться ко мне „леди Эмили, баронесса Арчибалд, счастливейшая из всех женщин на земле“. Лишь в этом случае я смогу поверить, что все это действительно правда».
Следующие две страницы были заполнены бесконечными славословиями в адрес мужа Эмили и подробностями церемонии, произведенной по специальному разрешению.
«Все, что ты писала о Франции, верно и для Англии, – писала Эмили, – и, как чудовищно это ни звучит, всякий джентльмен, имеющий титул, считается выгодной партией, но даю слово, что ты, познакомившись с моим мужем, согласишься: лучшего человека нет во всем мире, и он был бы таким же без всякого титула».
