магии. Они действовали смело: для них я уже была их сообщницей. Отказаться нельзя: по их лицам я видела, что они решатся на убийство – уж очень много я знала. И я выполнила эту просьбу, дав необходимые инструкции. Я умела это делать, меня учила няня; должно быть, она призналась в этом на пытках.
Вскоре король Карл внезапно отдал богу душу. Яд был тому причиной или что иное – об этом знали лишь участники заговора. В тот же год Маго умерла, а ее племянник отбыл в Англию, чтобы уговорить короля начать войну против Франции, против Валуа, которые сели на престол и отняли у него графство Артуа. Ну а обо мне, конечно же, забыли; однако вспомнили через год: освободили от налогов. Я вновь пыталась узнать о матери. Нашли какого-то клирика, тот разыскал документ, где значилось, что мать была сожжена на костре как колдунья и пособница тамплиеров.
– А поместье? Его вернули?
– Если бы! Оказалось, английский король Эдуард объявил эти земли своей собственностью. Проклятый Робер! Это он отобрал у меня замок, и он же, уверена, помог развязать эту войну. Не надумай Маго в своей мести пойти против последнего Капета, возможно, ее племянник и не отплыл бы в Англию, и не началась бы эта бойня народов, которой не видно конца. И что она принесла? Голод, нищету, разруху и поражение французской армии. О, я знаю, как это случилось. Наше хваленое рыцарство оказалось совершенно бессильным перед простыми лучниками. Они побили этих бахвалов, как котят. Рыцарь хорош на турнире, когда показывает себя во всей красе стае самок, а стоило ему отправиться на войну – и вот он повержен, валяется на земле грудой железа, а простолюдины добивают его и делят его доспехи. Так было при Креси и Пуатье; догадываюсь, будет и дальше. Не ведаю только, что у нас сейчас, мир или война. Быть может, перемирие?
– Давно ли не ведаешь, мать Урсула?
– Три года уж не выхожу я из лесу: тяжело стало.
– Что же, так всегда одна и живешь?
– Не всегда… Двое их было; один – палач парижского суда. А до него я жила с вилланом; он рассказывал о Креси.
– Что же с ними обоими стало? Как вышло, что ты жила с одним, потом с другим? Там же, в деревне… или уже здесь?
Опустив голову, старуха долго молчала, вспоминая и, по всему видно, мысленно переживая вновь то, что довелось ей испытать много лет назад. Потом заговорила, мелко кивая в ответ на свои тяжелые, горькие думы:
– Около двадцати лет прошло с тех пор. Давно уже война началась: Креси, Кале, банды наемников. Но близ Парижа они пока не объявлялись, хозяйничали в Бретани и южнее Луары. Все эти годы я, считай, пробыла в лесу – он недалеко от деревни. Собирала ягоды, грибы, познавала тайны природы: наблюдала за растениями, лягушками, муравьями и научилась понимать язык цветов и трав. Я знала, когда ждать дождя, а когда нет, будет ли много снега зимой – к урожаю – либо наступит засуха. Собирала травы, сушила, варила их и умела лечить ту или иную болезнь; вспоминались уроки матери и няни. Люди вначале удивлялись и восхищались, но очень скоро восхищение перешло в подозрение, а оно породило зло и ненависть. Ведь лечить в деревне может лишь слуга Церкви, обращаясь к Богу. Как же он это делает? Очень просто: стоит над телом больного и читает молитвы. Сколько уж так людей умерло? Поняла я, что все это – глупость, по-иному не назвать, обыкновенная человеческая тупость и невежество.
Однажды – это было до чумы – у женщины из нашей деревни заболел ребенок, мальчик лет пяти. Она позвала священника, одарила его луком, яйцами, морковью. Тот стал бубнить молитвы и отгонять бесов. Когда отогнал, ушел. Но ребенку не становилось лучше. Снова пришел поп. Она дала ему полотна, чего-то еще из домашних изделий. А он, как и в прошлый раз, стал читать молитвы, прося Господа и целый сонм святых даровать выздоровление больному. На другой день мы все услышали отчаянный крик матери: ее ребенок умирал. Он уже почти не дышал, на губах и под глазами – синева. Я сразу поняла, что надо делать: принесла настой, дала выпить ему, растерла тело соком дурман-травы, раскрыла окна, дверь и сидела до тех пор, пока лицо у мальчика не порозовело, а сам он прямо на глазах ожил: открыл глаза, заговорил и протянул руки к матери. Вся в слезах, она бросилась к нему, а я потихоньку встала и ушла. Мальчик выздоровел, а женщина захотела отблагодарить меня, принесла свои последние монеты. Но я ничего не взяла – я и без того была рада, что моя наука помогла и ребенок остался жив.
А люди… Сколь же мерзок человек!.. И двух дней не прошло, как обо мне снова начали судачить. Причем как! Собирались кучками, косо поглядывая на мой дом, тыкали пальцами и шипели, что здесь живет ведьма, которая знается с сатаной. Как иначе могла она излечить дитя, ведь это может лишь один Господь Бог, которому надо усердно молиться. Стало быть, я не признаю Бога, и то, что сделала, – дело рук нечистого. Я потому и хожу в лес: там козлорогий искуситель обучает меня всему, что противно Церкви, и за это я продала ему свою душу… Так устроен человек: если он чего-то не понимает, значит, это «что-то» от дьявола. Этому учит Церковь. Всегда полезно иметь под рукой послушный, бессловесный скот, в данном случае – паству. Власть это только приветствует.
Словом, со мной перестали разговаривать, по-прежнему отворачивались, переходили на другую сторону улицы, когда я шла навстречу, а священник, завидев меня, чертил в воздухе крест за крестом. Ну, точно я прокаженная или отлученная от церкви. Стоило мне пройти, как за спиной тотчас слышались шептания, возмущения, даже угрозы в мой адрес. Как-то я сказала людям, чтобы они как можно скорее выходили в поле на сенокос: вот-вот польет дождь. Мне не поверили и обозвали ведьмой. Бог, мол, не позволит погубить их урожай, Он же видит, как им трудно живется. Но прошло совсем немного времени, и низринулся страшный ливень. Все поле полегло. Стали кричать, будто это я виновна, наслала дождь, ибо дьяволу захотелось сделать людям гадость. Меня так и подмывало ответить: «Что же, Бог слабее дьявола? Почему Он не смог помешать ему?..» А как-то я увидела, что люди во дворах развешивают белье. Я знала,
