– Итак? – спросила она, отвечая на его взгляд таким же взглядом.
– Я был прав, – сказал он. – Ваш корсет чудовищен. – Он снова привлек ее к себе. – Но вы сами, конечно, нет.
Она высвободилась и рассмеялась.
– Полагаю, вы мне польстили, – сказала она. Рейберн снова протянул к ней руки.
– Еще не время, – заметила она дерзко. – Снимите вот это.
И она повелительным жестом указала на его жилет и сюртук.
Герцог не шевельнулся. Но в следующее мгновение быстро снял одежду и бросил на пол.
Виктория стала приближаться, но он остановил ее, расстегнул рубашку и воротничок, скинул подтяжки и тоже бросил на пол.
Он был великолепен даже при тусклом свете свечи. Его мышцы вспухали над предплечьями и поперек грудной клетки, а живот был твердым и плоским, широкие плечи сужались к талии, где темная полоска волос исчезала в брюках.
– О! – вырвалось у Виктории.
Он усмехнулся и привлек ее к себе. На этот раз она не противилась. Он протянул руку через расстегнутую талию ее платья к завязкам, которые удерживали нижнюю юбку и кринолин. Несколько рывков – и они развязались, последний рывок – и она стояла в своей опустившейся юбке, а обручи кринолина лежали у ее ног. Герцог легко приподнял ее. Грудь у него была твердой и гладкой, ощущение его кожи было потрясающим под ее шарящими руками. Как давно, как давно... На мгновение она ощутила другие руки на своем теле, вспомнила пылкие слова, которые шептал другой мужчина. Когда ее ноги снова коснулись пола, Виктория обняла Рейберна и положила голову ему на грудь, вдыхая его запах, ощущая прикосновение его тела к своему разгоряченному телу. Она пробовала его, медленно проводя губами по его груди, по жесткой линии подбородка к губам. Какая разница, чье это прикосновение? Какая разница, чьи это губы? Его руки, которые расшнуровывали корсет, замерли и привлекли ее к нему. Он был точно огненная стена, крепкий и пылающий, поглощающий ее. Она готова была пробовать его бесконечно, бесконечно прикасаться к нему и вдыхать его запах. Его губы, его глаза, линии его шеи – все было прекрасно.
Наконец Рейберн отодвинулся, задыхаясь.
– Господи! – воскликнул он. – Подумать только, ведь я собирался научить вас кое-каким приемам!
– Один человек когда-то сказал мне, что самым лучшим приемам научить нельзя, – произнесла она, охваченная воспоминаниями. – Он сказал, что их направляет желание и вызывает интуиция страсти.
– А вот это – интуиция страсти? – Он провел пальцем по ее горящей щеке, по вспухшим губам.
– Нет, – честно ответила она, – это просто животное вожделение, и мы оба это понимаем.
Он снова принялся расшнуровывать ей корсет.
– Вы загадка, леди Виктория.
Она судорожно сглотнула, сознавая чудовищность того, что собиралась сделать – забыть о полутора десятках лет самодисциплины, забыть обо всем, что она заплатила и что обрела. Но наедине с герцогом в темноте все, ради чего она жила, превратилось в банальность. Респектабельность, влияние в обществе, власть семьи – ведь она была тайной рукой Рашворта – больше не имели привлекательности. Зато на нее навалились годы лишений. Без любви, без друзей, без страсти. Без сердца.
Она посмотрела на Рейберна. Лицо его было скрыто в полумраке, но она на ощупь запомнила его. Сильное, безжалостное, удивительное. Лоб, влажный от желания. Ни один мужчина не желал ее с такой откровенной телесностью, от которой захватывало дух. И понимание его похоти вызвало в ней новую волну жара.
Он наконец расшнуровал ее корсет, но медлил, глядя на неё.
– Вы о чем-то задумались, – произнес он. Она рассмеялась, как-то громко и неестественно.
– Такое со мной иногда случается, ваша светлость, но потом я в этом раскаиваюсь.– А в этом вы тоже будете раскаиваться? Виктория покачала головой.
– Моя душа достаточно чиста для того, чтобы позволить себе такие угрызения совести. – Горечь, прозвучавшая в ее словах, была неожиданной, но искренней.
Он снова проницательно посмотрел на нее:
– Что вы хотите этим сказать?
– Ничего, – ответила она, прижимаясь к его груди. Ей не хотелось продолжать этот разговор.
Но герцог не дал ей отвлечь себя. Взял ее за руки и слегка отстранил.
– У нас впереди много темных часов – их хватит даже для вас.
Она не видела выражения его лица, но чувствовала, что он рассердился.
– Ваша светлость, я сама не знаю, что говорю. Это была просто глупость.
Он погладил ее руку – ласково, дразняще, словно хотел заверить, что не забыл о главном в этой ночи. Виктория вспыхнула и в который раз порадовалась, что в комнате темно.
– Я обнаружил, что мы открываем глубины нашей природы в самых необдуманных фразах, – произнес он.
– В таком случае, ваша светлость, сомневаюсь, что вы когда-нибудь открываете себя; вы весьма осторожны в своих высказываниях.
Викторию возмутили его слова. Но что толку возмущаться? Равнодушие... о, куда делась стена равнодушия, которую она воздвигла между собой и миром? Эта стена рухнула в темноте безвкусного будуара в башне.
Герцог погрузился в молчание. Затем, как бы невзначай, поднес ее руку к губам и стал медленно целовать пальцы. Один за другим.
Он хочет ее. Она ощущала это каждой клеточкой своего тела, в том пламени, которое разжигало в ней его вожделение.
– Давайте не будем разговаривать.
Она подошла к нему так, что тела их соприкоснулись, а лицо оказалось совсем близко от его лица.
И почувствовала тыльной стороной руки, что он улыбается.
– Обещаю вам, у нас хватит времени на все. От заката до рассвета.
Виктория упрямо сжала губы. Он, кажется, почувствовал ее упорство, потому что демонстративно вздохнул.
– Нужно ли вам быть такой сложной?
– Да, – ответила она не колеблясь. Он усмехнулся:
– Мне не стоило вас спрашивать. – Он коснулся ее лица, лаская.
Она впитывала в себя эту ласку. «Продолжай, не останавливайся, – думала она. – Прикосновения, ласкающие пальцы... Пусть все остальное забудется на эту ночь». Но она не решилась высказать свои мысли вслух.
– Никак не пойму, как вы можете быть такой смелой и при этом так бояться? К чему эта маска, леди Виктория? К чему хвастовство? К чему фасад?
Он, похоже, не смеялся над ней, говорил вполне серьезно, казалось, он размышлял вслух. У Виктории имелся на это простой ответ, но она прикусила язык. Наступило молчание, слышно было лишь, как барабанит дождь по крыше и гудит ветер. Герцог не успокаивал, но и не пугал. Он был с ней фамильярен, словно они знали друг друга давным-давно. Два похожих духа, заключенных в непохожие бутылки.
